Игровой Автомат Naga King Играть Бесплатно

теги

• игра,
• вымышленные персонажи,
• вымышленный персонаж,
• оружие,
• буря,
• герои бури,
• копье,
• мифическое существо,
• природа,
• игрушка,
• загара,
• герой,
• фигурка,
• рисунок животного,
• искусство,
• артанис,
• метель развлечений,
• персонаж,
• концепт-арт,
• рисунок,
• статуэтка зератул,
• png,
• наклейка png,
• бесплатное скачивание,
• клипарт

Скачать бесплатно png ( xpx • MB )

Соответствующие PNG изображения

Naga King Обзор игрового автомата

Попробуйте Naga King демо-версию слота или сыграйте на реальные деньги в онлайн-казино из нашего рейтинга и испытайте свою удачу в тематическом игровом автомате Восточная, Азиатская, который наполнен символами N/A и увлечет вас своей историей о N/A.

Naga King Слот, разработанный провайдером Join Games, относится к Видеослоты и стал доступен игрокам .

Чего ожидать:

Naga King имеет свою популярность не только благодаря высокой выплате %. Он выполнен в типе Видеослоты, имеет схему выплат: line-reels и оформлен N/A.

Вас обязательно увлекут символы N/A, а также . А в разнообразие всех возможных бонусных функций входят: Wild, FreeSpins, Scatter symbols, BonusGame

Совпадение одинаковых символов в одной линии на трех барабанах гарантирует игроку выигрыш, соизмеримый с номиналом символов . Максимальное количество выигрышных линий в слоте Naga King достигает линий. А при выпадении на каждом барабане самых дорогих символов игрок вправе рассчитывать на максимальный выигрыш .

Как играть в демо-версию слота Naga King:

Выберите размер ставки с помощью стрелок или в настройках. Для слота Naga King минимальная ставка составляет в валюте вашего игрового счета в казино, а максимальная ставка - Теперь нажмите кнопку spin или выберите функцию auto spin, которая позволяет вращать барабан без вашего постоянного участия. А повторное нажатие кнопки play активирует режим турбо-спинов.

Играть в Naga King слот мобильная версия

Naga King не поддерживает мобильную версию, поскольку она реализована с использованием JS, HTML5.

Последнее обновление слота было

Согласие на обработку персональных данных



Обработка персональных данных осуществляется Агентом и его уполномоченными представителями (Туроператором и непосредственными исполнителями услуг) в целях исполнения настоящего договора (в том числе, в зависимости от условий договора – в целях оформления проездных документов, бронирования номеров в средствах размещения и у перевозчиков, передачи данных в консульство иностранного государства, разрешения претензионных вопросов при их возникновении, представления информации уполномоченным государственным органам (в том числе по запросу судов и органов внутренних дел)).

Настоящим Я подтверждаю, что переданные мной Агенту персональные данные являются достоверными и могут обрабатываться Агентом и его уполномоченными представителями.

Настоящим Я даю свое согласие Агенту и Туроператору направлять мне электронные письма/информационные сообщения на указанный мной адрес электронной почты и/или номер мобильного телефона.

Настоящим Я подтверждаю наличие у меня полномочий на предоставление персональных данных лиц, указанных в Заявке, и принимаю на себя обязательство возместить Агенту любые расходы, связанные с отсутствием у меня соответствующих полномочий, в том числе убытки, связанные с санкциями проверяющих органов.

Я согласен (на) с тем, что текст данного мной по собственной воле, в моих интересах и в интересах лиц, указанных в Заявке, согласия на обработку персональных данных хранится в электронном виде в базе данных и/или на бумажном носителе и подтверждает факт согласия на обработку и передачу персональных данных в соответствии с вышеизложенными положениями и беру на себя ответственность за достоверность предоставления персональных данных.

Настоящее согласие дается на неопределенный срок и может быть в любой момент отозвано мной, а в части качающейся конкретного лица, субъекта персональных данных, указанного в Заявке, указанным лицом, путем направления письменного уведомления в адрес Агента по почте.

Настоящим Я подтверждаю, что мои права, как субъекта персональных данных, мне разъяснены Агентом и мне понятны.

Настоящим Я подтверждаю, что последствия отзыва настоящего согласия мне разъяснены Агентом и мне понятны.

Настоящее Согласие является приложением настоящей Заявке.

ПУТЕШЕСТВИЯПРИКЛЮЧЕНИЯ

Константин Паустовский
ТЕОРИЯ КАПИТАНА ГЕРНЕТА

Повесть

Художник Е. Ратмирова

СУДЬБА ЗАБЫТОЙ ПОВЕСТИ ПАУСТОВСКОГОПредисловие

В мае года К. Г. Паустовский по предложению горьковской редакции «История фабрик и заводов» поехал в Карелию, чтобы написать книгу о старинном заводе в Петрозаводске. «Неистребимое любопытство» привело его сначала в Мурманск, столицу заполярного края. «Прожив в Мурманске несколько дней, — признавался писатель в своей «Книге скитаний», — я сбежал… в милый, хлебосольный и неторопливый Петрозаводск».

Помимо Петрозаводска и его пригородов Паустовский посетил в Карелии водопад Кивач и всемирно известные Кижи, побывал на Ладожском и Онежском озерах, в Заонежье, в Пудоже и Медвежьегорске. Карелия произвела неизгладимое впечатление на писателя. Завороженный «пленительной властью Севера», Паустовский создал в х годах целый ряд произведений о нем: «Судьба Шарля Лонсевиля», «Озерный фронт», «Северная повесть» и другие.

Работа над «северным циклом» Паустовского привела меня в личный архив писателя. Десять дней, проведенных в семье Паустовских, были богаты любопытными находками.

В этом архиве мне удалось обнаружить дневниковые записи, которые Константин Георгиевич вел в мае года, находясь в Петрозаводске, а также черновые рукописи произведений «северного цикла». Все это представляло значительный интерес, но самая неожиданная находка была впереди.

Эта папка с бумагами внешне ничем не отличалась от других. Но меня поразило заглавие хранящейся в ней рукописи — «Теория капитана Гернета». Такого названия не было ни в собрании сочинений писателя, не упоминалось оно и в библиографических указателях творчества К. Г. Паустовского, не вошла эта вещь и в посмертно изданный сборник полузабытых и забытых произведений, составленный Л. Левицким в году. Таким образом, повесть «Теория капитана Гернета» оказалась своеобразным «белым пятном» на литературной карте «страны Паустовского».

На титульном листе найденной рукописи значилось, что «Теория капитана Гернета» была опубликована в № 1 и 2 журнала «Знание — сила» за год. Опубликована — и забыта. Невероятно, но факт! Знакомство с журнальным вариантом показало, что значительная часть текста осталась ненапечатанной. Возникла необходимость восстановить первоначальный вариант. Текстуальное сличение рукописной и журнальной версий повести выявило, что они существенно разнятся. Рукопись оказалась гораздо интереснее, богаче журнальной публикации.

Татьяна Алексеевна Паустовская, вдова писателя, перепечатала рукописный вариант повести и подарила мне рукопись с правом дальнейшего распоряжения ею. В году подготовленный мною к печати рукописный вариант «Теории капитана Гернета» опубликовал петрозаводский журнал «Север».

Из повести Паустовского было ясно, что Гернет — реальное лицо, о котором хотелось узнать возможно больше. Краткие сведения о нем есть в книге Паустовского «Золотая роза». Из главы «Максим Горький» мы узнаем о встрече двух писателей. «Тогда, — пишет Паустовский, — я только прочел очень редкую книгу одного нашего моряка, капитана Гернета. Называлась она «Ледяные лишаи»… Гернет был одно время советским морским представителем в Японии, там написал эту книгу, сам набрал ее в типографии… и отпечатал всего экземпляров этой книги на тонкой японской бумаге… В книге капитан Гернет изложил свою остроумную теорию возвращения в Европу миоценового субтропического климата».

Паустовский рассказал Алексею Максимовичу о Гернете и его работе. Горький «был захвачен этой теорией, ее стройной неопровержимостью и даже какой-то торжественностью. Он попросил прислать ему эту книгу, чтобы переиздать ее большим тиражом в России. Но издать книгу Гернета Алексей Максимович не успел…». О заинтересованности Горького гипотезой Гернета и его личностью свидетельствуют и документы, в частности его письма Ромену Роллану и К. И. Чуковскому[1].

В архиве А. М. Горького мне удалось обнаружить неопубликованное письмо Генриха Эйхлера Горькому, в котором сообщалось: «Гернет — исключительно скромный человек. Работает он в Ленинграде, каждый год бывает в полярных экспедициях, с большой настойчивостью продолжает изучение Арктики. Вся жизнь его прошла в труде. Он активно участвовал в революции… Словом, он из таких людей, которым человечество скажет спасибо за то, что они жили на свете»[2]. Очевидно, это письмо Эйхлера было ответом на вопросы Горького о Гернете.

Становилось очевидным, что герой Паустовского — человек исключительный. Но найти дополнительные сведения о Гернете удалось далеко не сразу. Много интересного сообщила мне проживающая в Ленинграде дочь героя повести Паустовского — Галина Евгеньевна Гернет, доцент кафедры математики Института связи им. Бонч-Бруевича. Она прислала мне дополнительные материалы о своем отце. Вот некоторые факты из биографии этого удивительного человека.

Евгений Сергеевич Гернет родился 31 октября года в Кронштадте, в дворянской семье. В году, после окончания Морского корпуса, в звании мичмана назначен на Тихоокеанскую эскадру. В русско-японскую войну мичман Гернет служил на канонерской лодке «Отважный» в должности штурманского офицера. В апреле года его назначают штурманом на самый быстроходный миноносец Порт-Артурской эскадры — «Лейтенант Бураков», который «многажды прорывал блокаду», что было «крайне рискованно». После гибели миноносца «Лейтенант Бураков» мичман Гернет 21 июля года на парусной джонке совершил прорыв блокады и переход из Порт-Артура в Чифу для доставки донесения контр-адмирала Витгефта наместнику на Дальнем Востоке адмиралу Алексееву. Это был единственный случай выхода на джонке из осажденного Порт-Артура, за что молодой офицер был награжден орденом св. Владимира 4-й степени с мечами и бантами. Евгению Гернету не было тогда и двадцати двух лет…

Позже Гернет служил на «Цесаревиче», вместе с экипажем которого в году принимал участие в спасательных работах русского флота на острове Сицилия во время извержения вулкана Этна. В году, вынужденный из за ран и контузий, полученных в русско-японской войне, выйти лейтенантом в отставку, Гернет снова поступил на службу в году в минную бригаду Черноморского флота в чине старшего лейтенанта.

Октябрь года. Капитан II ранга, потомственный дворянин Е. С. Гернет «сознательно переходит на сторону Советской власти и принимает активное участие в организации Красного флота» (Из письма В. А. Волошина Г. Е. Гернет от г.)[3].

Гернет становится первым командиром советского эскадренного миноносца «Калиакрия». Когда кайзеровские войска вступили в Крым и подошли к Севастополю, вплотную встал вопрос о судьбе Черноморского флота.

18 июня года, согласно приказу В. И. Ленина о потоплении флота, Гернет вместе с комиссаром Волошиным и тремя другими членами команды потопил эсминец «Калиакрия», открыв кингстоны. Красавец «Калиакрия» пошел на дно под сигналом «Погибаю, но не сдаюсь»…

Военно-морской специалист высокой квалификации, Е. С. Гернет всецело отдавал себя революции, служению родному флоту.

В году он прибыл в Царицын, где возглавил только что сформированную Волжскую военную флотилию. Позднее, он командовал отрядом кораблей и транспортов, шедших с Балтики на Каспий, а затем был командующим Азовской флотилией.

…После окончания гражданской войны Гернет демобилизовался и плавал на судах Совторгфлота на Дальнем Востоке. В году его командировали в Японию (порты Кобэ, Иокогама, Токио) для фрахта японских судов. В году Гернет с семьей вернулся из Японии в Советский Союз.

В х годах жил в Ленинграде, работал в управлении Севморпути, был главным редактором лоций полярных морей, участвовал в экспедициях на шхуне «Полярная звезда» и ледоколах «Сибиряков» и «Садко», читал лекции по навигации и мореходной астрономии в Гидрографическом институте. Гернет — автор-составитель «Близмеридиональных таблиц», которые вошли в учебники по мореходной астрономии; он разработал новый тип морских и авиационных карт для полярных широт.

Умер Е. С. Гернет 8 августа года…

Легендарная личность Е. С. Гернета и его благородная мечта пронизывают своим светом не только повесть «Теория капитана Гернета», но и целый Ряд других произведений Паустовского «северного цикла». Отзвуки идей капитана Гернета и его личности находят свое отражение и в повести «Колхида», и в рассказе «Соранг», и в романе «Дым отечества».

Все это свидетельствует о том, что незаурядная личность Е. С. Гернета, как и его книга «Ледяные лишаи», стала значительным фактом в творческой биографии К. Г. Паустовского.

Своей повестью «Теория капитана Гернета» Паустовский выполнил совет Горького популяризировать научную гипотезу Гернета. Однако значение этой книги перерастает рамки научно-популярного жанра. «Теория капитана Гернета» вместе с тем оригинальное произведение большого мастера прозы, она из любопытных страниц литературного наследия К. Г. Паустовского.

1. Жильцы четырех квартир

Дом стоял около устья Невы и казался береговым устоем исполинского висячего моста. В его серых стеклах отражались закаты, угасавшие в мутных водах Маркизовой лужи. Из комнаты Баклунова был выход на террасу, носившую громкое название «зимнего сада». От дождей, солнца и снега цементная терраса поседела и излучала очень тонкий и приятный запах чистоты и даже как будто цветов.

Зимой Наташа выбегала на нее в одних трусах и растиралась, вскрикивая, свежим снегом. Осенью по шуму, долетавшему с террасы, Баклунов определял силу дождя. Летом терраса тонула в запахах левкоев, табака, чая и ветра с залива, а весной ветер гонял солнечных зайчиков по прозрачным лужам, разлитым на цементе, и мешал Наташе читать. Терраса была неотделима от жизни Баклунова, и он отзывался о ней, как о живом существе. На террасе происходили жестокие споры и примирения обитателей седьмого этажа. Этаж был последним, выше жили только голуби и вращался любимый Наташей пестрый мир облаков.

После гражданской войны Баклунов несколько лет водил грузовые пароходы из Ленинграда в Лондон и Гулль. Потом он бросил плавать, поступил в управление Ленинградского порта и взял к себе Наташу, жившую до того у тетки в Пскове.

Рядом с Баклуновым жили молодой одинокий журналист Северцев — человек с пронзительными глазами, великий спорщик, потом научный работник Института материальной культуры Леонид Михельсон, пугавший свою старушку мать громоподобным чтением Маяковского, и, наконец, преподаватель немецкого языка Тузенбух, прозванный «старой щукой».

Дружба между Баклуновым и Леонидом Михельсоном началась из-за Онежского озера. Михельсон писал исследование о петроглифах — древних рисунках, высеченных на прибрежных скалах у мыса Перинос. Оба считали Онежское озеро одним из самых интересных мест на земном шаре, обоим озеро дало много поводов для споров и размышлений. Северцев называл Баклунова и Михельсона «поэтами озерной школы» — такая поэтическая школа существовала некогда в Шотландии. Тузенбух тоже бывал на озере, но в споры Баклунова с Михельсоном не вмешивался: он ничего не мог сказать ни о петроглифах, ни о моренных грядах, ни об удлиненной форме полуострова Заонежье, так как ездил на озеро ловить рыбу на спиннинг. Тузенбух отличался старомодной вежливостью, звал Наташу Натальей Эдуардовной, и единственным его недостатком была любовь к рыболовным рассказам. Северцев доказывал, что Тузенбух похож на старую зубастую щуку, Михельсон — на молодого каменного идола, а Баклунов — на Руала Амундсена. Это соответствовало склонности Тузенбуха ловить рыбу, Михельсона — изучать древние изваяния и Баклунова — находить белые пятна не только на карте земли, но и в системе физических наук.

Но в описываемое время в квартире Баклунова появился человек, безжалостно разрушивший теорию Северцева. Он носил легкий серый костюм, ходил без шляпы, отчего светлые волосы на голове были вечно спутаны, ежедневно переплывал по два раза Неву и каждое утро втыкал в петлицу пиджака поздние фиалки. Общее впечатление от него оставалось такое: загар, мохнатое полотенце на плече, смеющиеся серые глаза и быстрая немецкая речь. Фамилия этого человека была Гильмерсен, он был датчанин.

Северцев нашел его похожим на иностранный плакат о ланолиновом мыле, где был изображен такой же жизнерадостный и чуть лысоватый мужчина, и решил, что Гильмерсен — врач, сделавший своей специальностью профилактику и гигиену. На самом же деле оказалось, что Гильмерсен — старый приятель Баклунова — был моряком датского торгового флота и специалистом по плаванию в полярных морях. С тех пор Северцев больше не упоминал о своей теории.

Стояло лето, то странное ленинградское лето, в котором как будто нет полудней, а есть только ранние утра, вечера и ночи, незаметно сменяющие друг друга. Серый и синеватый цвет господствовал всюду: в воде, в воздухе, в граните, в глазах людей, и только листва обрамляла этот светлый и немного сонный пейзаж черными рамами столетних парков.

Ночи над городом проходили короткими взмахами сумерек и тишины, и Наташа, не зажигая огня, глотала по ночам страницу за страницей «Хождение по мукам» Алексея Толстого. Утром глаза ее становились синими от рассвета и слез. Едва она откладывала книгу, свою ночную радость, как начинались неожиданности и радости дневные: то Гильмерсен шел с ней на Неву и учил ее плавать кролем, то Леня Михельсон поражал новыми, громоподобными стихами Тихонова, то отец приводил из порта вислоухого, теплого щенка, тщательно слизывавшего весь заграничный блеск с летних туфель Гильмерсена.

Завидую я этой девчонке, — ворчал Северцев, притворно сердясь. — Все ее балуют: и в комсомоле, и дома, и русские, и датчане, и моряки, и аспиранты. Не жизнь, а сплошная нечаянная радость.

Да, везет вам, Наталья Эдуардовна, — вздыхал «старая щука». Наташа смеялась — она была уверена, что и вечер принесет свою радость. Но даже если ничего и не случится особенного, все равно она будет сидеть на террасе и смотреть на розовые облака над заливом, похожие на громадные гроздья винограда…

2. Ледяной паркет

Наташа не ошиблась. Вечером Гильмерсен спел ей несколько датских песенок. Тузенбух тщательно перевел одну из них, переписал и передал Наташе. В литературной обработке Тузенбуха эта песенка выглядела так:

— Откуда штормы мчатся в океан? — тихо произнес Гильмерсен. — Ответ капитана был совершенно точен, милая моя Наташа, — штормы рождаются в Гренландии… Ваш отец, — продолжал он, — захвачен великой идеей, ваш отец обладает пытливостью юноши. Я знаком не только с морским делом, но и с литературой, мне удалось прочесть очень много книг, и вы знаете, чему меня научили писатели? Они научили меня уважать людей, умеющих из маленьких фактов и случаев в жизни делать большие выводы. О, Баклунов умеет это делать лучше многих ученых голов!.. Что такое Онежское озеро? Обыкновенное озеро, где болтается холодная вода и рыбаки на берегах солят грязную мелкую рыбу. Ничего другого я бы не увидел в нем. Я — простой датский моряк, я люблю пить пиво!..

Гильмерсен засмеялся, и Наташе показалось, что смех его отдает горечью.

— Что же делает Баклунов? Он пишет мне: «Георг, я изучил это озеро. Нигде в мире я не видел таких ярких следов ледникового периода. Здесь льды стерли до корня гранитные горы. Я плавал в полярных водах и ненавижу льды. Лед — это смерть, это стеклянный колпак, который прикрывает умершую землю. Онежское озеро, — пишет Баклунов, — заставило меня задуматься над вопросом о нашествии льдов. Мы живем накануне нового ледникового периода, но я не верю, чтобы человечество, как старый бык на бойне, покорно подставило шею под ледяной нож. Мы призваны не только разрушать старые и ни к черту не годные социальные отношения, но и менять космические законы, если они грозят человечеству гибелью». Как это вам нравится! Не правда ли, сумасбродная мысль? Но я верю Баклунову… Новые льды движутся на Европу и Америку из Гренландии — так утверждает ваш отец, Наташа. Весь прошлый год я провел в Гренландии с экспедицией Мичиганского университета. Я был приглашен в нее мистером Гобсом как опытный полярный штурман. Баклунов очень просил меня приехать и рассказать все, что я знаю об этой экспедиции. «Без знания Гренландии, — говорит он, — победа над льдами немыслима». Хотите, я расскажу вам немного об этой стране?

Наташа кивнула головой. Она не знала, что Гильмерсен был в Гренландии. Даже сейчас это казалось ей невероятным, слишком не похож был он, чудаковатый и легкомысленный датчанин, на полярного исследователя.

— Сомерсуак! — сказал задумчиво Гильмерсен. — Что это такое? Ледяной компресс в два километра толщиной, покрывающий всю Гренландию, — вот что такое Сомерсуак. Он занимает два миллиона квадратных километров. Я перелетел его летом вместе со знаменитым американским летчиком Бордом. Мы видели только ледяной паркет, чуть присыпанный снегом. Я едва не ослеп. 30 градусов мороза в кабине в половине лета! Это что-нибудь да значит, Наташа… И вот, — Гильмерсен сделал широкий и медленный жест загорелой рукой, — льды ползут к океану. Льды, покрытые страшными трещинами. Я уронил в одну из них молоток и слышал, как он несколько минут гудел, ударяясь о стены. Единственное, что понравилось мне, — это цвет льда. Он голубой и прозрачный, как русское небо.

Гильмерсен поглядел на Неву. Очень светлый синий вечер, будто отлитый из стекла, лежал внизу, у подножия дома. Датчанин задумался. Ему вдруг показалось, что все вокруг напоминает по цвету гренландский лед. Он вздрогнул и провел рукой по волосам.

— На севере Гренландии ледники подходят к морю. Они прорываются к воде через узкие ущелья и текут по ним так быстро, что это видно на глаз. Ледники ползут по дну океана, потом отрываются с ужасным треском и всплывают наружу. Этот треск похож на залп нескольких тяжелых батарей. Все море вокруг запружено айсбергами. Летом течение несет их к берегам Ньюфаундленда, и океан в тех местах похож на громадную реку во время ледохода. Вы понимаете, какой заряд холода получает ежедневно этот несчастный Ньюфаундленд? Бывают дни, когда почтовые пароходы встречают за какой-нибудь час около четырехсот айсбергов и вертятся среди них, как испуганные зайцы.

По океану плывут целые материки голубого льда. Они шумят в тумане. Резкий холод разливается вокруг них на десятки миль. Но кроме холода айсберги сопровождает особенный запах; если иметь хорошее обоняние, его можно почувствовать издалека. Я бы хотел передать вам этот запах, но боюсь, что ничего не получится. Ну, вроде запаха килек в гвоздике или фиалок с перцем, очень свежий запах, хорошо помогает при головной боли. Вы не смейтесь, Наташа. Я умею различать запах льдов за полмили, и в этом нет ничего чудесного, уверяю вас. На море запахи разносятся очень далеко. Когда я еще плавал на пассажирском пароходе «Эмилия Гильберт», был такой случай: мы подходили к итальянскому порту Бриндизи. Одна пассажирка — кстати, тоже русская и немного похожая на вас — вышла вечером на палубу, засмеялась и сказала капитану: «Как хорошо пахнет сеном!» Берегов еще не было видно. Капитан втянул добрых десять литров воздуха в свои прокуренные легкие, но ничего не услышал, кроме запаха недавно выпитого пива. Вся команда высыпала на палубу, нюхала воздух, как стая гончих, и шутила над пассажиркой. Через два часа пароход вошел в Бриндизи — в этот порт, похожий на ярко освещенную фруктовую или цветочную лавку. Там на улицах всю ночь не стихают песни, звон гитар и шипение газированных вод. В порту мы увидели набережные, заваленные горами прессованного сена. Мы прокричали «ура» в честь пассажирки и выпили за ее здоровье по стакану гренадина со льдом. То было веселое время, Наташа! Тогда я еще не знал, что такое Гренландия, не слышал, как грохочут айсберги, и не видел трупа молодого ученого Кристенса, умершего от холода у подножия этих северных ледников…

— Расскажите о Кристенсе, — робко попросила Наташа. От отца она часто слышала, что лучшие люди, украшающие человечество своим существованием, — это полярные исследователи. С гордостью она произносила имена Нансена, Чухновского, Амундсена и Мальгрема. Страшные просторы Арктики и Антарктики, казалось, были озарены блеском их мужества, благородства и спокойной проницательности мысли. Они исчезли на целые годы в загадочных областях земли, где рождались черные штормы и снежные ураганы, жестокие морозы и сияния, зеленые, как спектр кристаллического азота. Раздавленные льдами корабли несло к угрюмому полюсу. В белых от снега каютах находили дневники погибших, и перед ними вся мировая литература казалась бесцветным вымыслом.

— Хорошо, я расскажу вам о Кристенсе, — согласился Гильмерсен, глядя, как дым папиросы заплетает комнату в голубоватые широкие сети. — Я расскажу вам о Кристенсе, но боюсь, что вы опять будете плохо спать ночью, а завтра нам надо ехать на лодочные гонки.

Наташа покраснела. Она не маленькая девчонка!..

— В смерти Кристенса не было ничего особенного, — Гильмерсен посмотрел на часы: было уже половина двенадцатого. — К двенадцати окончу… Дело было в Гренландии, и случилось так, что Кристенс отправился с тремя матросами на моторном боте к восточным ледникам. Он должен был вернуться через две недели. Прошел месяц, но никто не возвращался. Мы пошли навстречу Кристенсу, но встретили непроходимые поля айсбергов.

Двигаться вперед было бесполезно, Кристенс попал в ледяную мышеловку. Никто не ожидал такого стремительного рождения айсбергов. Мы медленно вертелись среди льдов в сплошном тумане. Сквозь туман в нескольких метрах от борта беспрерывно вспыхивали голубые стены льда. Тогда мы давали задний ход и осторожно пятились к чистой воде. Почему айсберги окутаны туманом? Первым это объяснил Норденшельд. Дело в том, что лед, тающий в соленой воде, притягивает к себе теплую воду из океана. Лед высасывает из атлантической воды все тепло, что дает ей экваториальное солнце и теплые ветры Антильских островов. Взамен он выбрасывает в океан холодную и жгучую воду. От разницы температур рождаются туманы. Пароходы бродят в них, как слепые щенки, и нет-нет да и ткнутся носом в айсберг. Так было с «Титаником». Гренландия высовывает в Атлантический океан ледяной язык, окутанный паром. В иные годы этот язык почти касается кончиком южных широт. Так было 30 лет назад, в году. Мой отец рассказывал мне, как в этом году в Балтийском море появились киты и треска — лед сбил их с привычных мест и погнал к югу. Но это все вздор сравнительно с нашествием льдов из Атлантики. Оно длилось шесть лет — с по год. Оно началось в год моего рождения, и мой дед до самой смерти верил, что я родился под знаком Полярной звезды и погибну во льдах. Пароходное сообщение вокруг мыса Горн было прервано, муссоны Индийского океана начали дуть как попало, климат Индии претерпел жестокие потрясения. Два года шли беспрерывные дожди, и Индия заживо гнила от сырости и лихорадки, потом два года стояла засуха, земля превращалась в обожженный кирпич. Все кончилось страшным неурожаем. квадратных миль земли не дали ни плодов, ни хлеба, ни овощей. Погиб почти весь скот. В одной Австралии пропало миллионов овец. Легкие вылазки льдов из Антарктики были и позже; последняя случилась в году, когда льды снова перепутали океанские течения и едва не вызвали катастрофу, подобную той, о которой я говорил. Да, мы отвлеклись от смерти Олафа Кристенса. Он был затерт льдами, и пробиться к нему мы не могли. Мы знали, что у него мало провианта и он не может перезимовать. Мы ушли в Датскую гавань, наняли эскимосов и в конце зимы двинулись к северным ледникам на санях. Полярная ночь кончалась. От этой экспедиции у меня осталось воспоминание как о тяжелом сне или, пожалуй, смертельной болезни. Я не припомню ни одного слова, сказанного мной за это время. Я молчал. Я онемел от страшного вида полярной земли. Помню только метели, серый свет, замерзшие слезы, царапавшие до крови глаза, вой собак и ночи, внезапно разорванные от края до края огнем сияний. Во время экспедиции за Кристенсом я в первый раз ощутил всем существом, всем мозгом, каждым нервом тела ненависть к этим кому не нужным и злым областям земли. Я ненавижу Север, Наташа, мой ум не может примириться с этим склепом, мы должны уничтожить проклятый ледяной лишай, разъедающий землю!..

На сороковой день мы увидели на берегу шест с обрывком фуфайки вместо флага, а на сорок первый день нашли мертвого Кристенса. Он лежал под перевернутым моторным ботом. Матросов не было. Около бота были видны их свежие следы. Они тянулись на запад, к утесу Флота. Я думал, что матросы ушли недавно. Но потом из дневника Кристенса мы узнали, что они покинули его пять месяцев назад. Следы на Севере, если нет снега, сохраняются десятки лет.

Мы осторожно подняли Кристенса. Он показался очень легким и даже как будто звенел от толчков. Я помню его белое лицо, прекрасное лицо, обросшее серебряной бородой. Мы похоронили Кристенса в снегу. За сорок дней я первый раз снял шапку, и волосы мои превратились в клубок обледенелых ниток. Дул северный ветер, над Гренландией висела темнота. Мы воткнули в могилу старые лыжи и прибили к ним дощечку, на ней вырезали надпись: «Олафу Кристенсу, геологу, датчанину, 28 лет. Мы поймаем солнце в капкан и заставим его дышать на полюс, покуда он не растает». Это строки из стихов одного забытого американского поэта.

В куртке Кристенса мы нашли дневник. Из этого дневника я узнал, что лед давит на Гренландию с силой девятьсот тонн на каждый квадратный сантиметр. Чудовищная штука, не правда ли? От давления в нижних слоях льда развивается теплота, температура подымается почти до нуля, лед делается пластичным, подобно воску, и ползет к берегам. Лед втискивает Гренландию в море — каждый год она погружается в океан на полсантиметра.

Тогда я еще был простачком в этом деле, у меня не было знаний материкового льда, и все это меня страшно поражало. Задним числом начал читать о Гренландии и открыл ее для себя, как для всего человечества ее открыл в X веке исландский морской бродяга Эйрик Рыжий. Он назвал ее Грёнланд, а это по-нашему значит «зеленая страна», — очевидно, в то время берега Гренландии были покрыты лесами. В XV веке леса исчезли, а колонисты-норвежцы вымерли. Это объясняют тем, что климат страны делался все более суровым.

Вислоухий щенок подобрался к туфле Гильмерсена и, обняв ее лапами, грыз, как кость. Гильмерсен поднял его за шиворот. Щенок зарычал.

— Вот, — Гильмерсен подул щенку в нос, — друг человека во льдах. — Друг человека взвизгнул, заюлил хвостом и попросил прощения. Гильмерсен засунул его ногой под диван.

Вся Гренландия окружена мысами и островами, названными именами ее исследователей. Карта Гренландии похожа на венок из прекрасных имен — лучшие люди тратили молодость на изучение этой неприветливой земли. Стоит только припомнить Баффина, Росса, Грили, Коха, Нансена, Пири, наконец, Эриксена. Это только десятая часть отчаянных людей, проникших туда. Я узнал многое и с тех пор уже не чувствую такой ненависти к Гренландии, как раньше. Временами мне даже хочется опять попасть туда и посмотреть в глаза эскимосов, желтые, как рыбья желчь. В Гренландии и у стариков, и у грудных младенцев глаза одинаково старческие. Эскимосы вымирают от водки, туберкулеза и бедности: норвежские зверобои перебили всех китов и тюленей и ничего не оставили на долю эскимосов. — Гильмерсен тихо запел:

— Как ты, старуха мать, — повторил он и задумался. — Эту песенку сочинил мой друг Торн. Я потерял его из виду, но мне кажется, что мы еще встретимся. Торн был смелый и веселый парень, хотя все считали его болтливым и легкомысленным. Одно дело в городе, другое дело во льдах. Городская репутация притащилась за Торном в Гренландию, и он никак не мог ее от себя оторвать. Даже на страшной земле Пири товарищи Торна — американцы — учили его жить и возмущались его склонностью к выдумкам. Между тем Торн единственный из них вызвался идти к Утесу Флота искать Кристенса. Так-то, милая моя Наташа! Не судите о людях по степени серьезности их отношения к жизни…

Спать легли поздно. Гильмерсен лег за перегородкой. Он долго и глухо говорил во сне. Наташа слышала, как вислоухий щенок снова грыз туфли Гильмерсена, но боялась прогнать щенка, чтобы не разбудить Гильмерсена. Всю ночь она не спала. Она смотрела в окна, где луна висела в далеком небе, и тихо плакала, вспоминая рассказ Гильмерсена, недаром Северцев говорил, что у Наташи глаза на мокром месте и это очень стыдно для комсомолки. Но что же делать, если мужество людей подчас вызывает слезы. Стыдиться их или нет? Наташа стыдилась своих слез и прятала лицо в подушку, так в былое время глупые девочки плакали над романами Тургенева.

3. Листва магнолий

Солнечный воздух стоял во дворах, как налитая до краев золотистая жидкость. Случаются дни, когда Ленинград кажется столицей южной и теплой страны, когда мостовые пахнут морем.

— Солнце, великое солнце, — оглушительно крикнул в своей квартире Леонид Михельсон, — божественный Ра-Озирис!

— Ну, начинается, — пробормотал Баклунов. Он брился и, вздрогнув от крика, едва не порезался.

В мыльной пене сверкали радуги. Пена медленно оседала, разбрызгивая тончайший дождь синих брызг.

Михельсон выглянул в окно — двор до самой крыши был наполнен светлым туманом.

— Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце, — снова крикнул Михельсон и приветственно помахал рукой Баклунову, — а если свет погас, я буду петь о солнце в предсмертный час!

Наташе в это утро все казалось необыкновенным. Чайный стол переливался огнями, как маленькая солнечная система. Сахар отливал синевой, как чисто выбритые щеки Гильмерсена, ветер гонял по скатерти яркие бумажки от конфет, и шторы на окнах раздувались подобно парусам в полный ветер. Снизу залетали озорные гудки автомобилей и плеск воды.

«Сегодня лодочные гонки» — эти три слова приводили Наташу в состояние необузданной радости. Она схватила Баклунова за руки и закружила по комнате, поцеловала щенка в белое пятно на спине и положила Гильмерсену в чай три столовые ложки варенья. Гильмерсен пил и строил страшные рожи.

Гонки начались в четыре часа. Бронзовый день горел над Ленинградом, как неожиданный подарок тропических стран. Черный разлив садов затопил берега, и Баклунову почудилось, что в этих садах цветут не липы, а магнолии. Он вспомнил юг. Он говорил Гильмерсену, что перед ледниковым периодом, в эпоху миоцена — последнюю жаркую эпоху в жизни нашей земли, по берегам Балтийского моря росли вечнозеленые магнолии, мамонтовые деревья, платаны и виноградные лозы. Наташа слушала плохо. В это время началась гонка одиночных гичек, и ленинградцы сразу отстали — их перегоняла гичка из Петрозаводска. Ее вела загорелая девушка. Леонид Михельсон волновался: с этой девушкой он был знаком по Карелии. Наташа заглянула в программу и прочла: «Гичка Карельского Ослава, Петрозаводск. Гребец Елена Мижуева». Она впилась глазами в Мижуеву. Наташу мучила легкая зависть. Гичка легко вырвалась вперед, и ленинградцы шли позади в пене низких разбегающихся волн. Движения Мижуевой напоминали спокойные, хотя и стремительные взмахи крыльев. Наташа видела издали ее блестящие зубы.

— Она смеется, как девушка на плакате, — сказал Михельсон. — После гонки я ее притащу к нам.

Баклунов рассказывал Гильмерсену и Северцеву о миоцене, Северцев слушал насмешливо и невнимательно — по поводу всех научных теорий у него было особое мнение.

Баклунов говорил, рассеянно поглядывая на реку, где отражались в воде пестрые флаги. От этого казалось, что река покрыта громадными разноцветными листьями.

— Георг, ты зимовал на Гринеллевой земле. Ты, конечно, знаешь, что это самое холодное место на земном шаре. Там средняя годовая температура опускается до 20 градусов мороза. Так вот, на этой Гринеллевой земле капитан Фельден — натуралист английской полярной экспедиции — нашел остатки миоценовых растений. Сейчас такие растения можно найти только на юге Соединенных Штатов, фельден нашел еще пихту, сосну, липу, тополь, орешник и калину. Эти деревья и кустарники могут расти в тех странах, где средняя годовая температура равна восьми градусам тепла. Я уверен, что сейчас ты не видел на Гринеллевой земле даже самых обыкновенных лишаев. Верно? На Шпицбергене в эпоху миоцена были непроходимые леса из сосен, дуба, елей, пихты и даже кипарисов. Там цвела магнолия с вечнозелеными листьями и громадными душистыми цветами. Там цвел конский каштан. Этим тебя не удивишь, ведь ты не был на Шпицбергене. Ладно, будем говорить о Гренландии. В миоцен в твоей любимой Гренландии существовал такой же климат и такая же растительность, как на курорте Монтрё на берегу Женевского озера. Наукой точно установлено, что в те времена во всей полярной области господствовал очень теплый климат. Арктика тонула в океане разнообразных девственных лесов, в океане цветов и запахов. Пожалуй, теперешние тропики не могут похвастаться такой пышной флорой.

— Что произошло дальше? — спросил Северцев.

— Дальше началась чепуха. С севера надвинулись льды, климат резко ухудшился. Европа очутилась под ледяным панцирем и снегом. Начался ледниковый период. Он прошел, но к климату миоцена земля не вернулась. Почему? Очень просто — потому, что в Арктике остался гигантский ледяной лишай. Он дышит холодом на Европу, на Азию, на Северную Америку. Если бы этот лишай исчез, мы снова увидели бы золотой век миоцена. Но дело не только в этом. Дело в том, что ледяной период приближается вновь. Вот что паршиво, Дорогие товарищи.

Аплодисменты и топанье ног прервали Баклунова — петрозаводская гичка пришла к финишу первой. Баклунов выждал, пока шум утих, и добавил:

— Итак, задача осложняется. Необходимо не только уничтожить полярный ледяной лишай, но и предотвратить новое нашествие льдов. А для этого нужно прежде всего точно установить причины образования материкового льда…

Северцев пожал плечами. Пятидесятилетний седой капитан занимается вздором. Что это? Глупость или старческий бред? По мнению Северцева, Баклунов был вполне нормальным человеком, но Северцев знал, что нет такого вполне здорового человека, который бы не увлекался втайне вздором. Шопенгауэр, как говорят, вышивал крестиками, а Лев Толстой считал себя талантливым конькобежцем, хотя катался на коньках отвратительно. В лучшем случае идеи Баклунова можно было расценивать как фантазию. Эта мысль Северцева не встречала сочувствия ни у Михельсона, ни у Тузенбуха.

Возражения Михельсона Северцев называл пустяковыми, но они его злили. Михельсон утверждал так же, как Баклунов, что ледниковый период возник не потому, что климат земли изменился и стал холоднее, а был вызван какой-то еще не раскрытой случайностью. Если бы не эта случайность, жаркий миоценовый климат до сих пор господствовал бы в северном полушарии. Похолодание не было причиной нашествия льдов, напротив, оно было вызвано этим нашествием. Откуда же взялся лед? Этого никто не мог объяснить. Михельсон доказывал, что нет ничего невероятного в том, что человечество, разгадав причину рождения льдов, устранит ее и превратит полярные страны в цветущие области земли. Эти страны получают очень много тепла, и его вполне достаточно, чтобы поддерживать теплый и ровный климат.

— Вы странный тип, — говорил Михельсон Северцеву. — Вы мракобес. Из средневековой алхимии родилась химия, из дощатых крыльев какого-то мужичка, прыгнувшего при Иване Грозном с кремлевской колокольни, родился планер и аэроплан, а идея Баклунова может вызвать в будущем полный переворот в науке о климате земного шара.

У Северцева болела голова от этих разговоров. Закрыв глаза, он слушал гул и гудки речных трамваев. Когда через минуту он открыл глаза, день был налит такой синевой, что Северцев зажмурился.

Около Баклунова стояли победительница в гонках гичек и Михельсон. Ее спортивный костюм и темное тело были забрызганы речной водой, — тело было такого цвета, что казалось, эта девушка всю жизнь только и делала, что гребла на гичке и бегала под солнцем.

Победительница разговаривала с Наташей, и Северцев увидел ее глаза, блестевшие не то от гнева, не то от возбуждения. Потом она быстро побежала переодеваться.

— Мне очень знакомо это чувство победы, — сказал Баклунов, продолжая, очевидно, разговор, начатый при победительнице. Северцев взглянул вокруг и впервые в жизни внезапно испытал то чувство, о каком говорил сейчас Баклунов, — испытал не за себя, а за эту смуглую и сдержанную девушку.

Победа! Он провел рукой по лбу, ему почудилось, что он видит все во сне: знамена облаков, тяжелый блеск заката в листве, похожей на листву магнолий, красные флаги на мачтах, удары весел, непрерывный смех, переливавшийся через широкие ступени стадиона. Со стороны большой Невы летела напряженная и торжественная дрожь пароходных гудков, как будто капитаны, сговорившись, нажали одновременно педаль могучего органа.

— Вот это здорово! — пробормотал Северцев. Он увидел резкий профиль Баклунова с седыми висками и вдруг поверил в невозможное — в то, что Баклунов прав и здесь, в Ленинграде, в Советском Союзе, впервые в мире зародилась безумная и смелая мысль об уничтожении арктических льдов.

«Чудесный Баклунов, — подумал Северцев. — Ах, какой милый чудак!»

Вечером победительницу, Лену Мижуеву, чествовали в комнате Баклунова. Гильмерсен показал столько веселых матросских номеров, что даже Баклунов, знавший его чуть не с детства, был поражен. Началось с пустяка: Гильмерсен брал нераскупоренные консервные банки и запускал их среди пола волчком с чудовищной скоростью. Он швырял одну банку за другой, и в комнате не затихал ровный и глухой гул, как будто работал исполинский агрегат. После этого Гильмерсен забил стеклянным бокалом гвоздь в стену по самую шляпку и, наконец, протанцевал знаменитый танец с парусом. Парус заменяла скатерть. Она все время летала под потолком, и Гильмерсен ловкими ударами не давал ей падать на пол. Наташа хохотала, Лена Мижуева смотрела с веселым изумлением. Гильмерсен зацепил стакан. Он лопнул и разлетелся мелкими осколками, и в каждом осколке сияли отблески электрических лампочек. Лампы качались, как фонари на улицах в ветреный вечер.

— Шторм! — прокричал Гильмерсен, и действительно шум танца и ветер, дувший в лицо, напоминали бурю на море: скатерть свистела и стреляла, а непрерывный стук каблуков Гильмерсена вызывал впечатление ливня, барабанящего по палубе.

— Неистовый датчанин, — бормотал Северцев. И этого человека он мог принять за доктора — специалиста по профилактике. Этого отчаянного весельчака и полярного штурмана, упоминающего о Баффиновом проливе, как мы упоминаем о Невском проспекте! Вот уж действительно нельзя судить о людях по степени серьезности их отношения к жизни…

4. Вечера в Петергофе

После лодочных гонок Северцев усиленно занялся изучением геологии и ледникового периода. Но все, на что он наталкивался, не утешало его. Сознание своей полной беспомощности перед космическими законами, вызвавшими нашествие льдов, приводило в ярость. Тогда Северцев ругал себя идиотом и смеялся — что ему за дело до льдов, которые покроют Европу через несколько тысячелетий. Что за чепуха! На наш век солнца хватит. Он шел со своими сомнениями к Баклунову, но уходил от него еще более раздосадованным.

— Прекрасно, — говорил Баклунов, — я согласен с вами, что заботиться о поколениях, которые появятся на свет через десятки тысячелетий, по меньшей мере, глупо. Но поймите, что я думаю не об этом. Я думаю о том, что уничтожение льдов вернет нам миоценовый климат, и этот возврат исчисляется не тысячами, а, может быть, только десятками лет. Считайте меня выдумщиком, чудаком, маньяком — кем хотите. Но мысль, что вместо ледяного Баренцева моря у берегов Мурмана будет плескаться теплая среди земноморская вода, меня волнует не меньше, чем мысль о сегодняшнем дне. Мы должны вызвать наружу скрытые силы земли. Мое фантазерство? Это вера в величайшие возможности человеческого разума. Раз мы дошли до расщепления атомов, то нет ничего нелепого в том, что мы будем работать над вопросом об изменении климата Арктики. Необходимо тщательно изучать дело и не опускать рук. Тем более что нас никто не гонит в шею.

— Это болезнь, — отвечал Северцев. — Дайте мне лекарство, что бы избавиться от этих дурацких мыслей и не тратить время на бесплодную работу.

Баклунов предлагал Северцеву почитать рассказы Зощенко. Северцев сердился и уходил.

Ясные дни сменялись дождем. Он моросил с теплого неба и покрывал город бесцветным лаком — дома и набережные блестели, как клеенчатые плащи милиционеров. Легкий ветер рябил воду на Неве, и на улицах вблизи порта лежал дым из пароходных труб. Этот дым всегда вызывал у Гильмерсена жажду путешествий. Он решил уезжать, кстати, отпуск его кончался.

Баклунов с Наташей и Северцев провожали Гильмерсена. Северцев долго смотрел на мутную воду. Она плескалась около черных железных бортов парохода, и он думал, что эти борта мыли холодные и теплые волны всех морей, что он завидует Гильмерсену и что жизнь хороша.

Через несколько месяцев Северцев уехал в дом отдыха в Петергоф. Там он снова встретил Мижуеву. Эта встреча его обрадовала: он никак не мог забыть странное и подымающее чувство победы, охватившее его на лодочных гонках.

Как нарочно, несмотря на июнь, наступили холода. От Кронштадта наносило дожди. Волны катили к плоским берегам грязную пену. Парк опустел, одни только мороженщики зябли в киосках, и фонтаны били, сбрасывая в море стеклянные скатерти желтоватой воды. Золоченые статуи и розовый дворец казались освещенными солнцем, хотя никакого солнца не было.

Все последнее время Северцев думал о необходимости поговорить с настоящим геологом. Надо было наконец рассеять дурман, внушенный Баклуновым, и освободиться от постоянных размышлений о льдах. Какова же была радость Северцева, когда он встретил в Петергофе молодого геолога, только что вернувшегося с Новой Земли! Это был очень молчаливый человек со смеющимися глазами. Говорил он мало и коротко.

Во время одной из лодочных прогулок Северцев рассказал геологу о Баклунове и его фантастических надеждах уничтожить полярные льды. Геолог улыбнулся. Северцев жадно смотрел ему в лицо, надеясь наконец услышать успокоительные слова, что все это вздор, недостойный серьезных людей.

— Я боюсь назвать мысли вашего капитана утопией, — ответил геолог. — Наоборот, это очень интересно, но я не знаю, чем этот капитан объясняет возникновение ледникового периода. А в этом все Дело. Зная причину, мы всегда будем в состоянии сказать, сможем ли мы ее устранить или нет. До сих пор причина нашествия льдов неизвестна. Было лишь много догадок, но все они страдают большим пороком. Я могу вкратце рассказать вам о них, но прежде всего нужно точно уяснить себе, как образуются материковые льды. Представьте себе, что вот здесь, под Ленинградом, в одну из зим выпало столько снега, что он не успел за лето стаять. Представьте себе, что год за годом случится одно и то же. Снежный покров будет непрерывно расти, верхний слой снега будет давить на нижний, Превращать его сначала в фирн, потом в крупнозернистый лед и, наконец, в чистый, ярко-голубой материковый лед. Вот и все. Следовательно, для образования материкового льда необходим обильный снегопад, то есть усиленная влажность воздуха и холода, обильный снегопад, которые бы не давали снегу стаивать за лето. Два этих фактора — запомните климатических фактора — совершенно необходимы для образования материковых льдов, или, как принято у нас говорить, если льды захватывают большую площадь, материковых оледенений. Какой отсюда вывод? Вполне естественный: в ледниковую эпоху на земле было гораздо холоднее, чем сейчас, и, кроме того, влажность воздуха была значительно выше. Вот теперь-то нам и надо доискаться причины этих двух явлений.

Лена бросила весла. Серый вечер, чуть сбрызнутый дождем, неподвижно лежал над морем. Было странно, что море пахнет мокрыми липами, сырым песком и только очень немного — рыбой. Лена откинула со лба волосы и улыбнулась.

Разговоры ученых казались ей увлекательными сказками, как и вся жизнь, — за это ее постоянно ругали подруги, но что она могла поделать с собой, если каждый день жизнь со всей своей закономерностью производила на нее впечатление интереснейшего рассказа! В этом было ее счастье. Это свойство Лены объяснялось неистовой жаждой жизни. Лена выжимала из каждого дня, из каждой книги, из каждого человека всю его сущность, но самое удивительное было в том, что на следующий день все снова наполнялось не менее ценным и столь же заманчивым содержанием. Подруги-комсомолки говорили, что она слишком много берет от жизни, но Лена сознавала, что она дает жизни и окружающим не меньше, чем берет. Она была в этом уверена, хотя многого не знала — она не знала хотя бы, что дала Северцеву случай разделить с ней чувство победы, что Наташа вступила в гребную команду, что Гильмерсен ради нее протанцевал танец с парусом так, как никогда еще не танцевал в жизни, что люди, встречаясь с ней, ощущали непонятную легкость сердца, свежесть мысли и чувств. Она откинула со лба волосы, улыбнулась и снова взялась за весла.

— Хорошо, — сказал геолог Северцеву, — я изложу вам очень коротко все гипотезы о причинах ледникового периода, и вы увидите, как много еще в этом деле темных мест.

Сначала думали, что нашествие льдов связано с постепенным охлаждением земли. Но если это верно, то почему же льды растаяли? Кроме того, сейчас совершенно точно установлено, что внутренняя теплота земли не оказывает никакого влияния на климат. Тогда возникло предположение, что в доледниковую эпоху лучи солнца были гораздо жарче, чем теперь. Если допустить эту мысль, то мы придем к совершенно неизбежному выводу, что в палеозойскую, скажем, эру на земле была чудовищно высокая температура, уничтожавшая всякую возможность органической жизни. Мы же прекрасно знаем, что тогда существовала богатая органическая жизнь. Значит, и эта гипотеза отпадает.

Теперь перейдем к третьей догадке. Говорят, что до ледникового периода земля и вообще вся наша солнечная система проходила более теплые части мирового пространства. Откуда в этом пространстве может появиться теплота? Конечно, только от какой-либо другой солнечной системы, и, чтобы попасть в эту теплую зону, наша солнечная система неизбежно должна была подвергнуться силе притяжения этой системы. Не могла же она войти в сферу тяготения столь мощной чужой системы и безнаказанно из нее выйти! Это во всяком случае грозило катаклизмами, так называемым возмущением планет, сходом их с обычных орбит, вообще мировой катастрофой. История земли не дает нам никаких признаков, которые бы на это указывали. Так что и эту теорию мы отбросим. Я сейчас перейду к более серьезным гипотезам, а из несерьезных остановлюсь на одной, связанной с Гольфштремом. Полагают, что движение льдов на Европу было вызвано тем, что Гольфштрем повернул на юг и ушел в Тихий океан. Он ушел через ворота между Северной и Южной Америкой, где сейчас лежит Панамский перешеек. Но оказывается, что в ледниковый период этот перешеек уже существовал. Вы замечаете, как беспощадно наука разоблачает все попытки объяснить нашествие льдов. Вот поэтому-то у многих геологов и создалось совершенно твердое убеждение, что льды появились в силу какой-то случайности, какой-то ненормальности в жизни земли и, если бы не эта случайность, мы до сих пор жили бы в чудесном климате миоцена…

Стало темно. Лена повернула лодку к пристани. На берегу горел костер, рыбаки перебирали сети и играли в карты, ожидали полуночи, чтобы выйти в море за салакой. В черных кущах садов шуршали, падая с листьев на листья, крупные капли дождя. Шли очень быстро, торопились к ужину. Лена шла впереди, и за ней оставался легкий ветер — в этом ветре Северцев слышал запах свежести, морской влаги, пропитавшей платье и волосы Лены, загорелых рук — запах молодости и ночи. Фонтаны молчали, йодистый запах тины доносился из бассейнов, где сочилась черная вода.

На следующий день выглянуло солнце. Залив чуть плескался у берега в тонком голубоватом дыму. Опять весь день Северцев, геолог и Лена провели вместе. Геолог окончил свой обзор ледниковых гипотез, но это не принесло никакого облегчения Северцеву.

Сначала Северцев ухватился за теорию о перемещении полюсов земли. Может быть, ледниковый период действительно вызван тем, что Северный полюс, по новейшим научным данным, проделал сложный путь из Тихого океана в Гренландию, а оттуда на свое теперешнее место. Но тогда совершенно необъяснимым оставался тот факт, что остатки миоценовых растений лежат узким кольцом вокруг нынешнего полюса, берут его в тиски, оставляют полюсу слишком небольшое место. Значит, в миоцен полюс был на его теперешнем месте и почти вплотную к нему подходили леса. Говорят, что в миоцен полюс был в Гренландии, но почему именно в этот же самый миоцен Гренландия была покрыта густыми тропическими лесами? Возможно ли, чтобы на полюсе росли такие леса? Конечно, нет. Северцев долго ломал над этим голову, но так ничего и не решил. Потом выяснилось из слов геолога, что следы Материкового оледенения были найдены не только в Северной Америке и Европе, но и под экватором. Положение окончательно запутывалось. Если оледенение зависело от полюса, то каким образом мог образоваться материковый лед в Африке? С другой стороны, ледниковый период не был непрерывным — он несколько Раз сменялся короткими теплыми периодами, — нельзя же было всерьез думать, что в эти периоды полюс делал стремительные скачки. Теорию перемещения полюсов пришлось оставить.

В запасе у геолога оставалось еще три теории, их он считал наиболее вероятными. Первая называлась теорией эксцентриситета. Объясняя ее Лене, геолог начертил на песке около фонтанов земную орбиту в виде эллипса. Дело оказалось не таким страшным, как сразу подумала Лена. Она впервые узнала, что орбита земли способна меняться: эллипс то вытягивается, то сокращается, приближаясь по своей форме к кругу. Когда эллипс удлиняется, земля уходит значительно дальше от солнца, чем если бы она вращалась по кругу. Этого вполне достаточно, чтобы вызвать значительное охлаждение климата. Точно известно, что земная орбита дважды бывала очень вытянутой — первый раз за 2 лет до нашей эры и второй раз за лет. Второе удлинение продолжалось лет и окончилось за 80 лет до нашей эры. Но в геологических пластах, совпадающих с временем этого последнего удлинения эллипса, никаких следов оледенения не нашли. Рушилась и эта теория. Тогда геолог выдвинул очень заманчивую теорию солнечной радиации. Самое название «солнечная радиация» содержало в себе что-то новое и привлекательное…

Снова наступил вечер. Лене почему-то казалось, что радиация похожа на свечение, флуоресценцию, вообще на зеленоватый магический свет, что иногда возникает по ночам над морем. Из Ораниенбаума шел в Ленинград пассажирский пароход, в темноте его почти не было видно, над заливом медленно плыли яркие пароходные огни. Отражения огней доходили до берега и разбивались в полосе медленного прибоя. Свет звезд тоже казался радиацией, так же как и чуть заметное голубое зарево над Ленинградом.

— Теорию солнечной радиации обосновал американский ученый Симпсон. По его мнению, изменение климата на земле зависит от увеличения или уменьшения этой радиации. Уменьшение солнечной радиации должно вызвать на земном шаре уменьшение осадков и облачности. В эти периоды над всей землей простирается ясное и холодное небо. Лед медленно стаивает, и земля освобождается от ледяного покрова. При увеличении солнечной радиации происходит совершенно обратное: теплота вызывает сильную влажность воздуха, осадки увеличиваются, выпадает глубокий снег, небо все время затянуто облаками. От обилия снега начинается мощное нарастание льдов. Получается на первый взгляд довольно дикая картина — избыток теплоты вызывает рождение льдов и наступление ледникового периода. Но это, к сожалению, так.

В дальнейшем увеличение радиации приводит к усиленному летнему таянию снегов и исчезновению ледяного покрова.

Вывод из теории Симпсона совершенно ясен: ледниковый период совпадает с началом усиления солнечной радиации. В разгар увеличения радиации, так же как и в периоды ее уменьшения, материковый лед стаивает.

В этой теории есть одна любопытная подробность. Думали ли вы над тем, почему не леденела Сибирь? Лед покрыл Северную Европу и Америку, Сибирь же осталась нетронутой. Если принять теорию Симпсона, то все разъясняется. Увеличение солнечной радиации вызывает обильные осадки, в частности снег. Это явление с особой силой сказывается в странах, лежащих вблизи океанов и морей, поэтому-то ледники начали двигаться из Гренландии. В Сибири с ее континентальным климатом, с ее громадным сухопутьем даже увеличение солнечной радиации не могло вызвать обильных осадков. Северцев готов был принять теорию Симпсона, освобождавшую его от назойливых мыслей о борьбе со льдами. Человек не в силах изменить количество солнечной радиации — значит, баста! Ничего поделать нельзя, и нужно примириться с неизбежным. Это было тем более легко, что от ужасающей неизбежности Северцева отделяли тысячелетия. Можно прекрасно прожить и без миоценового климата! Почему Баклунову обязательно понадобились эвкалипты в Шлиссельбурге и магнолии в Повенце? Что за ребяческие мечты об апельсинах в Летнем саду и лимонах в Петрозаводске?

Когда геолог рассказал о последней теории, связанной с опусканием и подъемом материков, Северцев окончательно успокоился. Откровенно говоря, никакой теории не было. Был только факт — с временем ледникового периода совпадало поднятие и опускание материков. Факт этот ничего не объяснял, и никаких выводов из него геолог не делал. Когда все теории были исчерпаны, Северцев обозлился и произнес обвинительную речь против Баклунова: «Есть беспокойные старики. Они встают в пять часов утра и никому не дают выспаться. Они выдумывают головоломные задачи и заражают всех суетой и торопливостью. От них надо бежать без оглядки. Иначе они затащат вас в такие дебри, что вы вывихнете себе мозги. Вот и Баклунов — увидел бараньи лбы и морены на берегах Онежского озера, и сейчас же у него в голове завертелись шарики. Какой ужас пережила земля! Этот ужас надвигается на нас снова! Долой ледниковый период, да здравствует миоцен! С космическими законами эти старики обращаются, как с собственным примусом — их развинчивают на части, заглядывают внутрь и думают, нельзя ли их как-нибудь изменить, чтобы человечеству жилось лучше. Формальный бред! И это называется громким именем — пытливость человеческого ума!»

Горячность Северцева нисколько не испугала геолога. Он внимательно выслушал обличительную речь и как бы невзначай заметил, что всякая попытка решить задачу о ледниковом периоде благородна и заслуживает пристального внимания. Никто не думает менять космические законы, но бороться с их некоторыми последствиями человечество может!..

На следующий день утром Северцев получил загадочную телеграмму:

«Нас обставили. Привет победительнице. Баклунов».

Сначала Северцев ничего не понял. Потом он решил, что телеграф напутал. Очевидно, Баклунов сообщал — «нас ограбили». Днем он поехал в город. Всю дорогу стоял в тамбуре, курил и с тревогой думал, что из всех пассажиров только он один обворован.

5. Зависть

Когда Северцев сошел с трамвая и поднялся на седьмой этаж, там было тихо. Он открыл английским ключом свою квартиру, заранее ужасаясь взломанным ящикам и перерытым чемоданам, но в квартире было тихо, прохладно и пыльно. Все вещи стояли на своих местах. «Что за шутки!» — сказал Северцев, но тревога его от вида никем не тронутой квартиры еще усилилась. Он пошел к Баклунову. Капитан сидел на диване в густых облаках табачного дыма, сквозь дым блестели его спокойные глаза.

— Кого ограбили? — спросил Северцев.

— Кого? — спросил в свою очередь Баклунов.

— Вы послали мне телеграмму об этом.

Баклунов сел на диван и устало засмеялся. Нет ничего хуже когда при вас человек смеется от неизвестной причины. Это бесит! Северцев пожал плечами, сел и демонстративно потянул к себе газету — он ждал, когда Баклунов кончит.

— Не ограбили, а обставили, — сказал наконец Баклунов. — На телеграфе перепутали. Я вам телеграфировал: «Нас обставили». Обставили, как мальчишек. И обставил свой же брат — капитан дальнего плавания Гернет.

Северцев догадался, что дело, очевидно, относится к ледниковой эпохе. Неужели этот капитан решил так долго мучившую его загадку? Северцев тотчас забыл о своем отвращении к ледниковым теориям и обличительной речи против Баклунова. «Если Гернет разгадал полярный ребус, — думал Северцев, — то… нет, это невозможно».

_{Капитан Евгений Сергеевич Гернет}

Баклунов протянул ему тоненькую книгу в страниц. Она была издана в Японии, в Токио, но на русском языке. Переплет ее был сизого цвета, как зимний горизонт. На книге стояли рядом два названия: русское — «Ледяные лишаи» и английское — «The ice lichens».

— Кто автор? — спросил прежде всего Северцев. Баклунов ему не ответил. Северцев взял книгу и прочел вслух: «Капитан дальнего плавания Е. С. Гернет».

Внизу он заметил подзаголовок: «Новая ледниковая теория, общедоступно изложенная».

— Черт возьми, оказывается, эти вещи можно даже излагать вполне общедоступно, — пробормотал он и отложил книгу.

Баклунов насмешливо улыбнулся:

— Гернет поистине с гениальной простотой объяснил происхождение ледниковой эпохи. Но этого мало. Он указал даже способы, как вернуть землю к миоценовому климату. Каково! В них нет ничего фантастического. Все просто, как свечка.

— Для вас все просто, — огрызнулся Северцев.

Баклунов перестал улыбаться. Спокойствие его было наигранным. Он бился над загадкой ледниковой эпохи несколько лет, но, как это часто случается, где-то в Японии старый капитан — морской агент СССР — думал над тем же. И решил задачу. А Баклунов опоздал. Казалось бы, открытие Гернета должно было его успокоить, но случилось как раз обратное. Баклунов чувствовал горечь и стыд. Если бы телеграф действительно напутал и вместо «обставили» передал «ограбили», то это слово совершенно точно передало бы настроение Баклунова. Он чувствовал себя ограбленным или, вернее, пассажиром, опоздавшим на несколько секунд к поезду, отходящему только раз в жизни. Об этом настроении Баклунова догадывалась одна лишь Наташа: отец перестал напевать, много курил и часами просиживал на диване, тяжело упираясь ладонями в жесткое сиденье. Думать в таком неудобном положении было невозможно, и Наташа поняла, что отец не думает, а попросту подавлен. Баклунов был не только подавлен, но и раздражен, как человек, у которого вырвали из рук только что начатую увлекательную книгу. Поступок Гернета казался почему-то грубым и несносным, как будто этот боевой капитан, бывший командующий Азовской красной флотилией, сделал свое открытие назло Баклунову.

Поэтому сомнения Северцева втайне обрадовали Баклунова. Оба решили этим же вечером подвергнуть книгу Гернета самой убийственной критике. Они утешали себя мыслью, что это необходимо. Слишком велико открытие, чтобы принять его на веру. Надлежало расковырять теорию Гернета и найти плохо завязанный узел. Стоило дернуть за него, и вся теория рассыплется, как карточный домик.

Но Гернет оказался хитрее. Он связал свою теорию железными морскими узлами со спокойствием и опытностью старого капитана. К тому же эти узлы были пропитаны словно морской водой до крайности простыми и всем понятными предпосылками. А морской узел, набухший в соленой воде, невозможно прострелить даже пулей.

Вечером дождь усилился. Свет ламп, как всегда во время дождя, стал желтым и уютным. Баклунов представил себе холодный дождь, сыплющийся на всю Ленинградскую область, на всю Россию, и поежился: в последние дни ему в голову приходили неприятные и раздражающие мысли. Он сжал голову руками и поморщился. Так он просидел два часа, дожидаясь Северцева, но Северцев все не приходил.

Потом он услышал шум в передней — пришла Наташа. Она вошла в комнату, и Баклунов, не оглядываясь, почувствовал запах сырой листвы от ее свежего платья. К его щеке прижалась горячая щека и легкие пряди мокрых волос, и он, как во сне, услышал голос Наташи.

Баклунов вздрогнул. Никогда еще Наташа не говорила с ним так, как сейчас.

— Папа! — тихо сказала Наташа. — Папа, тебе очень тяжело, что это сделал он, а не ты?

Баклунов кивнул головой.

— Брось, — сказала Наташа, и в голосе ее послышался смех. — Я бы радовалась, а ты сердишься. Как нехорошо! Ты же никогда в жизни никому не завидовал, ты и меня отучал от зависти. Я тебя не узнаю, — еще тише сказала Наташа. — Было так хорошо, и вдруг… Ты сидишь целыми днями на диване и куришь без конца. Я бы иначе поступила. Я бы написала этому Гернету хорошее письмо, поблагодарила его за то, что он не побоялся додумать до конца и решить такую трудную вещь. Я была бы на твоем месте счастлива.

— Ты думаешь? — спросил Баклунов и вздохнул.

Наташа поцеловала его в седой висок.

_{Титульный лист книги Е. С. Гернета «Ледяные лишаи»}

Баклунов встал. Ему трудно было признаться перед дочерью в своей слабости.

— Ты права, девочка, — он смущенно улыбнулся. — К черту злые мысли! К черту эту муть!

Он быстро подошел к роялю, сел, откинул крышку и ударил по клавишам.

Дождь за окнами полил чаще. Блеснул синий огонь, и прокатился широкий гром. Аккорды сливались с громом, брызги дождя попадали на черную крышку рояля, от гула сыпались лепестки с сухих фиалок, забытых Гильмерсеном в стакане. Ночь бушевала музыкой, молниями, громами. Ночь влетала в комнату сырым ветром и заполняла все поры запахом гвоздики.

6. Живые льды

Старик с копной седых волос медленно поднял руку. Протяжно запел английский рожок. Оркестр отрывисто вздохнул всеми струнами. Неизвестно откуда, так как музыкантов не было видно, раскачивая слушателей, самый зал, поднятые руки дирижера, полились первые звуки.

Наташа притихла: музыка раздвигала стены старинного театра, наполняла собою весь вечер, весь Ленинград. Наташе казалось, что звуки ударяются о тяжелую невскую воду и поднимаются вновь, еще более мощные и потрясающие сознание.

Баклунов испытывал ощущение полета. Он не слушал оркестра. Он вспоминал теорию Гернета, и она представлялась ему торжественной и грозной сагой. Музыка помогала думать. Научная теория сливалась с ней в неразрывное целое, и Баклунов боялся только одного — как бы оркестр не окончил исполнение раньше, чем он передумает до конца книгу Гернета.

Он неожиданно вспомнил летний рассвет над Онежским озером, сверкающий как бы от белого льда, — тот рассвет, когда он впервые испытал волнение при мысли о величавости полузабытых геологических эпох.

И вот теперь конец! Мысль его безропотно шла по кругу, вычерченному твердой рукой Гернета. О чем говорил этот седой капитан?

Чем выше над землей, тем холоднее. На некоторой высоте вокруг земного шара простирается снегоизбыточный слой атмосферы. Если бы каким-либо чудом мы подняли до этой высоты ровную площадь земли, то на ней никогда не стаивал бы снег. Баклунов ясно представил себе плоскогорье, медленно подымающееся вверх в течение тысячелетий. Сначала оно пройдет те области атмосферы, гДе снега не будет совсем или он стаивает целиком, потом подымется еще выше, в те холодные области, где снег будет лежать всегда, и, наконец, выйдет из этого пояса, подымется еще выше, где, как и «низу, снега не будет совсем или он будет не всегда. Ту область воздушного пространства, где снег не стаивает, где он с каждым годом накопляется все больше, Гернет назвал снегоизбыточной.

«Снегоизбыточный слой окружает весь земной шар, и это доказывается тем, что во всех широтах — от экватора до полюсов — лежат покрытые вечным снегом горы», — пишет Гернет.

Нижняя плоскость, ограничивающая снегоизбыточный пояс, названа Гернетом снегонулевой. Здесь снега выпадает ровно столько, сколько тает. Снегоизбыточная область обнимает землю неравномерной пеленой. Около полюсов она опускается ниже, чем у экватора. В странах с холодным влажным климатом она простирается ближе к земле, чем в странах жарких и сухих…

«Да, это верно», — мысленно согласился Баклунов. Он вспомнил стеклянные ото льда вершины Альп. То были исполинские области земли, поднятые неимоверной силой до снегоизбыточного слоя атмосферы.

Пойдем дальше. Земля как будто дышит: материки то опускаются, то поднимаются. Нужны тысячелетия, чтобы осели в воду на несколько сантиметров набережные Александрии, и столько же тысячелетий, чтобы поднять на эти несколько сантиметров гранитные шхеры Финляндии.

Что произойдет, если большой материк, имеющий форму купола, подымаясь в течение тысячелетий, дойдет до снегоизбыточного слоя атмосферы? На самой верхней точке этого материка выпадет снег, и этот снег не растает. Он будет накапливаться из года в год, из века в век, давить на нижние пласты и превращать их в материковый лед. Наконец, лед поползет к берегам. Так возникнет первая ледяная гангрена — ее Гернет называет ледородной возвышенностью или ледородным бугром. Ветры разнесут снег вокруг бугра, белая гангрена начнет медленно увеличиваться, и воздух над ней сделается холоднее. Чем холоднее воздух, тем ближе к земле опускается снегоизбыточный слой и тем скорее идет разрастание снежного пятна. Под тяжестью все новых и новых пластов снега бугор будет оседать и расползаться и никогда не сможет дойти до такой высоты, чтобы выйти наконец за пределы снегоизбыточного слоя.

Баклунов не шевелился. Он старался представить себе тихий и страшный рост ледяного лишая. Достаточно, чтобы самая незначительная площадка материка поднялась выше снегонулевой поверхности, и ледяной лишай готов. Он начинает расползаться, снижает температуру, опускает к земле снеговой пояс и крошит на мелкие части.

О, эти проклятые живые льды! Баклунов ясно слышал тихий скрип ледников, ползущих к берегам с силою миллиардов тонн и стирающих в мокрую грязь гранитные горы.

Если у материка пологие склоны, то лед дойдет до моря. Что же будет дальше? Если лишай встретит мелкое море, то он целиком заполнит его льдом и вытеснит воду. Так было, очевидно, с Балтийским морем во время ледниковой эпохи. Если лишай дойдет до глубокого моря, он начнет выбрасывать миллионы своих обломков — айсбергов, гигантских, как американские заоблачные дома. Морские течения будут подхватывать айсберги и уносить их в океан ледяной рекой. Рождение айсбергов будет происходить беспрерывно. Холодная река из айсбергов может достигнуть каких-либо берегов. Над этой рекой температура всегда будет стоять на нуле, и потому снегоизбыточный слой атмосферы тоже будет висеть над ней очень низко. И если на этих неведомых берегах окажутся возвышенности, которые попадут в этот снизившийся над рекой из айсбергов снегоизбыточный слой, то на них тотчас же родятся собственные ледяные лишаи. Они в свою очередь доползут до моря и пошлют новую реку айсбергов. Ледяная зараза медленно поползет дальше. Так из небольшой пяди земли рождается всепланетная катастрофа.

Так случилось с лишаем, расползшимся из Гренландии и давшим земле ледниковую эпоху. Но может случиться и иначе. Вокруг материка в море нет течений. Тогда айсберги замкнут материк широким поясом и будут плыть вперед только от толчков других айсбергов, напирающих сзади. Это происходит в Антарктике. Когда же лишай остановится? Только тогда, когда он займет громадную площадь земли и вызовет резкое похолодание. Когда над всей областью лишая установится холодный климат, вызванный этим же самым лишаем и неизбежно связанный с сухостью воздуха, — только тогда прекратится обильное выпадение снега и лишай перестанет расти.

В Европу льды пришли из Гренландии. Баклунов вспомнил объяснение Гернета. В эпоху, близкую к ледниковой, Гренландский материк, похожий на гигантский щит, медленно подымался. Когда он коснулся своей вершиной снегоизбыточного слоя атмосферы, на нем появился первый ледяной лишай. Все разрастаясь, лишай дополз до моря и начал рождать бесчисленные айсберги. Холодное течение гнало их вдоль берегов Северной Америки к острову Куба. Навстречу айсбергам шел теплый Гольфштрем. Но тонкий слой его воды мог только замедлить движение ледяных гор, чьи подошвы лежали в мощном и глубоком океаническом течении, стремившемся к югу. Остановить льды Гольфштрем не мог. Айсберги шли наперерез Гольфштрему, как миллионы ледяных дредноутов в пене, в тумане, в холоде.

Баклунов закрыл глаза — оркестр словно бы пел суровую сагу о ледяной армаде, пересекавшей ночные воды Атлантики. Белые громады льда, черные волны, бурная ночь и пронзительные звезды — так надвигалась в музыке ледниковая эпоха.

«Что случилось потом?» — подумал Баклунов.

Айсберги двигались к югу. Над ними припадала к земле неустранимая и проклятая снегоизбыточная область. Она присасывалась снежными пятнами к выступам материков и порождала новые лишаи. Самым обширным из них был Лабрадорский.

Гольфштрем прорывался между ледяными полями и айсбергами и охлаждался до нуля. Он поворачивал мелкие ледяные горы, чьи подошвы оттаяли и не доходили до глубокого южного течения, и нес их на север, к берегам Англии и Скандинавии.

Холодный Гольфштрем ударял об эти берега и притягивал к ним, как магнитом, снегоизбыточную область атмосферы — обширные пространства воздуха, насыщенные влагой. Так родились скандинавские и английские лишаи и постепенно начала леденеть вся Северная Европа. Миоценовый климат был уничтожен. Европа оказалась Раздавленной льдами.

Прошли сотни, тысячи геологических лет. Неизмеримость их трудно передать даже сравнением. Один геолог сказал об этом так: «Представьте себе, что через каждое тысячелетие к громадной горе прилетает птица и точит свой клюв о гору. И вот, когда гора источится, пройдет только одна секунда геологической эпохи».

Проходили тысячелетия. Льды, плывшие к экватору, постепенно растворялись в теплой воде Гольфштрема.

Но те льды, которые Гольфштрем нес к северу, не таяли. Они заполняли Полярный океан. Потом в гущу наносных льдов врезались потоки айсбергов из Скандинавии и Канады. Полярный океан застыл и начал действовать на соседние области земли, как обширный ледник. Над океаном установился сухой зимний климат. Ночное небо всегда сверкало звездами, снега выпадало все меньше и меньше, и, как естественное последствие сухости воздуха, снегоизбыточный слой поднялся выше и оторвался от Гренландии. Рост лишая прекратился. Айсберги рождались все медленнее и реже. В Канаде началось бурное таяние снегов.

Гольфштрем снова потеплел и принес к берегам Европы дыхание тропиков. Европа медленно освобождалась от ледяных массивов. Началось и едва заметное, бесконечно медленное таяние Полярного океана.

Баклунов открыл глаза. Старик с копной седых волос стоял неподвижно, раскинув руки, палочка едва заметно качалась в его пальцах. Осторожно и тихо напевали гобои, они боялись спугнуть теплые ветры, принесшие к истертым льдами берегам Европы воздух Антил. Лед таял. В прозрачных лужах сияло туманное синее небо. Скрипки вздохнули со сдержанной радостью. То была радость от первых подснежников и эдельвейсов, расцветших у края зернистого фирна. Золотой век налетал в порывах горячего ветра, и тысячи ручьев шумели, сливаясь в долины…

«Прекрасно, — подумал Баклунов, — но глухое беспокойство не покидало его. Все это прекрасно, но не в этом дело. Льды притаились и ждут своего времени.

Новое оледенение Европы неизбежно. Полярный океан хотя и медленно, но все же тает, и это грозит земле жестокими бедами. Когда океан растает настолько, что сухой зимний климат в Арктике сменится влажным, снегоизбыточный слой опять опустится к земле, и Гренландия снова начнет леденеть и рождать айсберги. Снова повторится все то, что уже испытала земля в ледниковую эпоху.

Но что может сделать человек, чтобы остановить движение льдов?»

О том, что несут с собой льды, Гернет говорит коротко и просто: «Это будет ужас, не поддающийся моему описанию». О том, что должно сделать человечество, он говорит с такой же простотой: «Человечество должно уничтожить Гренландский ледяной лишай. Надо успеть искусственно уничтожить ледяной покров Гренландии раньше, чем Полярный океан оттает настолько, что в Гренландии начнется усиленное рождение айсбергов…»

Ледяной щит Гренландии простирается на 2 квадратных километров. Его толщина колеблется от одного до двух километров. Растопить этот ледяной материк невозможно никакими доступными человечеству способами.

Но Гернет, как было сказано, связал свою теорию морскими узлами. Он даже смеется. Неужели вы думаете, что лед нужно плавить или колоть ломами, как это делают дворники, и отвозить на баржах к экватору? Это явные бредни. Все сделает солнце. Ему надо только немного помочь.

Лед в Гренландии образовался не от холода, а от чрезмерного накопления снега. В Гренландии всегда остается некоторый избыток снега, не успевающего стаять. Этот избыток и питает ледяной лишай.

Избыток снега должен быть уничтожен, тогда солнце не будет бесплодно оплавлять снега, прикрывающие материковые льды Гренландии, как это происходит теперь, а начнет плавить сами льды, пока не дойдет до грунта. Солнечного тепла для этого хватит: не многим, должно быть, известно, что летом Гренландия получает в полтора раза больше тепла, чем экватор. Раз таяние материкового льда начнется — оно будет идти быстро, непрерывно и не остановится, пока Гренландия опять не превратится в прежнюю зеленую и веселую страну.

Уничтожение ледяного острова ускорит таяние Полярного океана. Земля вернется к миоцену. Бесконечное теплое лето будет стоять над Арктикой, и пустынные каменные земли покроются девственными лесами. Незамерзающий Северный океан в полярную ночь будет отражать зарева сияний и огни пароходов, идущих из Лондона в Тихий океан, ибо кратчайший путь из Европы в этот океан лежит через Берингов пролив. Европа, Сибирь и Канада сделаются богатейшими житницами земли. Зима не исчезнет, но она будет мягкой, снежной и насыщенной озоном, как зимы Баварии. Сиреневая макрель осторожно войдет стаями в когда-то холодные и мрачные моря. Дыхание Антил затопит север запахами ванили. Новая эра, созданная руками человека, взойдет над землей — золотой век, пышный от зелени и блистающий солнцем.

Оркестр затих. Свет люстр дрожал от последних мощных раскатов симфонии. Из открытых дверей сквозило свежестью летнего вечера.

Как растопить небольшой избыток снега, — об этом Баклунов еще не думал. Способ Гернета казался наивным. Гернет предлагал пустить по сомерсуаку снеговые танки. Они будут собирать излишек снега в свои трюмы, отвозить к берегу и сбрасывать в море. Гернет писал свою книгу в году, и только этим Баклунов объяснял его устаревшее и громоздкое предложение.

С тех пор нашли очень простой способ ускорять таяние снега, посыпая его сажей. Снег, посыпанный сажей, тает стремительно.

Баклунов рассказал об этом Наташе. Наташа даже рассмеялась: море вокруг Гренландии будет черным, вода в реках приобретет цвет китайской туши, и вся страна станет чумазой, как пароходный кочегар.

Северцева не было дома. Обозлившись на ледниковые теории, на Гернета, Баклунова, на Гренландию и миоцен, он уехал в Петергоф. Один Леонид Михельсон бушевал в своей квартире, разучивая песенку Беранже.

Баклунов, утомленный размышлениями о теории Гернета и музыкой, быстро уснул. На рассвете он проснулся. За открытым окном торжественно и глухо гудел самолет. Он нес в высоте два огня. Они летели сквозь ночь, как медленные, падающие звезды.

«Как все просто и как все величаво!» — подумал Баклунов. Эта мысль относилась к теории Гернета.

Розовый, предрассветный дым расстилался над Финским заливом. Сквозь дым сверкали огни пароходов. На небе не было ни одного облака, но откуда-то доносился легкий запах дождя.

Вислоухий щенок стоял на террасе и лаял на восходящее солнце.

ТЕОРИЯ ГЕРНЕТА В СВЕТЕ СОВРЕМЕННОЙ НАУКИПослесловие

Из предисловия к повести Паустовского «Теория капитана Гернета» читателю известно, что Е. С. Гернет жил в – годах в Японии. Именно тогда он и написал книгу «Ледяные лишаи»[4], заинтересовавшую наших прославленных писателей К. Г. Паустовского и А. М. Горького.

Кто-то из физиков однажды заметил, что новая научная гипотеза в процессе признания проходит три этапа. Первый: «Какая чушь!» Второй: «Нет, в этом что-то есть». Наконец, третий: «А кто же этого не знает?» Это шутливое, но вместе с тем не лишенное глубокого смысла суждение невольно вспоминается при чтении повести Паустовского. Ведь и теории ее героя — Е. Гернета суждено было пройти все три этапа. Вначале, еще при жизни автора «Ледяных лишаев», его идея вдохновила только писателей, а не ученых, с недоверием отнесшихся к смелой гипотезе, выдвинутой вдобавок каким-то чудаком-капитаном.

Между тем в основе этой теории лежит представление об изменениях климата и оледенении Земли как процессе автоколебаний. По мнению Гернета, распространение ледников вызвано не внешними причинами. Сами ледники, однажды появившись в результате поднятия гор и материков, вызвали охлаждение климата, способствовали собственному распространению. Дальнейшее охлаждение и замерзание Полярного бассейна привело к уменьшению влаги, сокращению осадков и самого оледенения.

В году в американском научном журнале «Science» появилась статья В. Стокса «Иной взгляд на ледниковый период»[5], в которой независимо от Гернета выдвигалась по существу та же гипотеза. Позже два соотечественника Стокса, сотрудники знаменитой Ламонтской геологической обсерватории М. Юинг и В. Донн, выступили в том же издании со статьей «Новая теория ледниковых периодов»[6], где развивались далее положения Стокса. В их изложении теория получила теперь широкую известность под названием теории Юинга и Донна. Начался как бы второй этап в процессе утверждения теории оледенения Земли, некогда впервые выдвинутой капитаном Гернетом.

В нашей стране о «Ледяных лишаях» Гернета впервые всерьез заговорили в кругах гляциологов с начала х годов[7]. Сопоставление его книги со статьями Стокса и Юинга — Донна убеждает в тождественности предполагаемых ими основных причин значительных колебаний климата и оледенения, что выражалось в смене ледниковых и межледниковых эпох на протяжении последнего миллиона лет истории Земли. Но разумеется, изложенную Гернетом еще в году гипотезу несправедливо связывать с именами Юинга и Донна. Ее следует называть теорией Гернета — Стокса в честь тех, кто первыми выдвинули и развили ее[8].

Кроме того, в «Ледяных лишаях» Гернета есть положения, которых не коснулись американские авторы. Между тем они крайне важны: в них дан анализ существенных проблем эволюции климата и оледенения Земли. Это прежде всего объяснение первопричин возникновения ледников и, кроме того, различия в состоянии и истории оледенения северного и южного полушарий.

Основная причина возникновения ледников, по Гернету, — это существование в атмосфере слоя, в котором количество осадков, выпадающих за зиму в виде снега, превышает по объему то, какое способно растаять летом. Этот слой Гернет назвал снегоизбыточным, а нижнюю поверхность его, где снега выпадает столько, сколько стаивает за лето, — нижней снегонулевой поверхностью.

Эти понятия позже были введены в науку академиком СВ. Калесником под названием хионосферы (т. е. снежной сферы) и нижней ее поверхности. Они широко применяются советскими гляциологами. Поднятия земной поверхности (горообразование, или орогенез, повышение и расширение материков, или эпейрогенез), происходившие миллионы лет и продолжающиеся ныне, способствовали вхождению отдельных участков суши в снегоизбыточный слой (хионосферу), что и создало условия для возникновения ледников.

Их образование сопровождается охлаждением воздуха. Это вызвано двумя причинами: увеличивается отражательная способность снежной поверхности, она поглощает меньше солнечного тепла, а температура снега и льда не поднимается выше нуля — точки их таяния. Поэтому после возникновения ледников слой хионосферы над ними понижается, благоприятствуя их расширению.

Различия в оледенении в северном и южном полушариях объясняются особенностями строения земной поверхности. У Южного полюса лежит материк Антарктида, окруженный океаном. Ледники, некогда образовавшиеся в горах Антарктиды, постепенно слились, образовав ледяной материк, который мы знаем теперь. Дойдя до берега моря, лед стал откалываться айсбергами. Их расход уравновешивается за счет выпадающего на поверхность Антарктиды снега. Когда-то образовавшись и заняв весь континент, покровное оледенение Антарктиды сохраняется до наших дней, мало изменяясь в размерах. Антарктический лишай, по Гернету, лишай локализованный, стационарный. У Северного полюса наоборот: Ледовитый океан охвачен кольцом континентов, размерами превышающих Антарктиду.

В северном полушарии оледенение началось с Гренландии. По современным данным, ледники слились здесь в общий покров около двух — трех миллионов лет назад. Оледенению Гренландии способствовало глобальное охлаждение климата, вызванное «ледяным лишаем» Антарктиды. Гернет не знал последовательности этих изменений. Он допускал даже начальное оледенение Гренландии, однако дальнейшие этапы оледенения в северном полушарии излагал правильно.

Рост ледников в Гренландии вызвал охлаждение окружающих ее территорий и акваторий. Гренландские айсберги охлаждали побережья Баффиновой Земли, Лабрадора (где образовывались рефлекторные, как их называл Гернет, «ледяные лишаи») и воды Гольфстрима, что вело к оледенению Скандинавии…Ледники расползались все дальше — на равнины Северной Америки и Восточной Европы. Вся Полярная область превращалась в огромную снежно-ледяную пустыню. Преобладающие в умеренных широтах западные ветры, несущие влагу с Атлантики, проходили из-за оледенения южнее. На большей части обширного ледяного покрова выпадало мало осадков, а продвинувшиеся в низкие широты краевые зоны летом сильно таяли, что вызывало процесс сокращения ледников. Таким образом, в северном полушарии (в отличие от устойчивого оледенения Антарктиды) ледниковые периоды сменялись межледниковыми, когда оледенение сокращалось до размеров, близких к современным…

Нельзя не сказать о предлагавшемся Гернетом проекте уничтожения Гренландского ледяного лишая. Ведь как раз он нашел живейший отклик в душе Паустовского и героев его повести. Теория Гернета обосновывает принципиальную возможность уничтожения льдов Гренландии и возвращения в северное полушарие более мягкого, доледникового (миоценового) климата.

Идея Гернета удалить снег с поверхности Гренландии вполне логична. За этим последует таяние, а потом исчезновение льда и общее смягчение климата. Однако этот проект вызывает определенные возражения. Гернет не учел некоторые существенные обстоятельства. К примеру, если растопить льды Гренландии, уровень Мирового океана повысится на 6,5 метра и будут затоплены крупные города и целые страны. Значит, придется предусматривать обваловывание затопляемых территорий, массовое переселение людей и т. п.

Автор «Ледяных лишаев» тогда не мог иметь в виду и еще одно важное обстоятельство. По данным современной науки, сжигание минерального топлива, увеличение углекислого газа в атмосфере Земли ведут к общему повышению температуры. Угроза эта вполне реальна. Она заставляет думать не об уничтожении, а о сохранении естественных «холодильников» планеты — покрытых снегом и льдом полярных областей…

Основной вклад Гернета в современную науку связан не с проектом улучшения климата высоких широт. Его теория помогла выявить причинно-следственную цепь событий, объясняющую большие ледниково-межледниковые колебания климата. Главные положения этой концепции подтверждаются математическим моделированием с применением теории сложных систем и автоматического регулирования[9]. Анализ взаимодействий внутри системы «земная поверхность — атмосфера» показал: при постоянстве годового поступления солнечной энергии и наличии двух инерционных звеньев (океан и материковые покровные ледники) система подвергается автоколебаниям, подобным тем, какие, по данным науки, наша планета переживала в далеком прошлом.

Математическое подтверждение обоснованности главных положений теорий Гернета — Стокса позволяет как будто легко отмахнуться от них («А кто же этого не знает?»), что столь естественно на третьем этапе признания научной гипотезы.

Таким образом, суммируя все изложенное, надо признать, что выдвинутая Гернетом полвека назад теория намного предвосхитила тогдашнюю научную мысль.

Современный читатель повести Паустовского не может не отдать должное прозорливости ее автора, который не только вдохновился идеей капитана Гернета изменить климат планеты, но и поверил в научную обоснованность исходных положений теории «ледяных лишаев». Ныне эта теория успешно развивается, и основные ее тезисы, сформулированные Е. Гернетом, а позже В. Стоксом, получают все более широкое признание.

Юрий Скворцов
ВОСТОЧНЫЙ ПРИЧАЛ РОССИИ

Очерк

Художник В. Захарченко

Фото автора

Всего век назад земля эта была никому не ведома.

Флаг государства Российского уже развевался над военными постами вдоль Амура. И на Сахалине стучали топорами русские поселенцы, возводя сторожевые башни. А земля рядом, что протянулась от устья Амура почти на семьсот верст на юг, к солнцу и теплу, по-прежнему оставалась нехоженой.

Лишь с кораблей, с воды смотрели на нее — на темно-зеленые гряды сопок, на буйную поросль дубов и кедров, на скалы, которые тесно подступили к берегу, образовав крепостную стену: ни подойти, ни ступить…

В туманы куталась неведомая земля. Моросящие дожди все лето сыпали и сыпали на нее великую влагу. Дивно: с неба вода течет, соленое море сопки лижет. Вот так край — весь при воде, при море!

Приморье!

Надобно было и эту землю познавать: своя, российская! А значит, в первую голову охраны требует, военного люда, русского флага.

В середине года генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев решил с корвета «Америка» осмотреть берега Приморья, самолично определить, «где военным постам быть надлежит».

Вероятно, из судового журнала корвета почерпнули историки Дальнейшие события.

17 июня, едва корвет достиг южного побережья, разбушевалось Японское море. Заволокло тучами небо, проливной дождь обрушился на воду и землю. К ночи, во тьме, волны стали трепать корабль неистово, нещадно. Корвет уже не качало — гнуло к воде. И командир корабля капитан-лейтенант Болтин отдал приказ: «Держаться ближе земли».

Стало ясно: часа через два дана будет последняя команда — направить корабль на берег. Может, выпадет кому-нибудь удача — нырнет из-под обломков, доплывет, ощутит под ногами мокрую, все же земную твердь.

…Корвет «Америка» шел на скалы. Но они вдруг раздвинулись и открыли кораблю узкий проход в глубь земли. И тут же опять сомкнулись скалы, но уже за кормой. Внезапно утих ветер, успокоились волны. В тишине и спокойствии шел корвет «Америка» по неведомому заливу.

— Удача, находка! — закричал кто-то из матросов. — Мы спасены!

Бросили якорь. Но до рассвета никто не сомкнул глаз. А когда взошло солнце, увидели моряки, что прямо перед ними закрытая с трех сторон горами красивая бухта.

И повелел генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев назвать залив по имени корабля — Америкой, а бухту — Находкой.

Но на берега Находки русские люди ступили лишь год спустя, когда пришла сюда на шхуне «Восток» гидрографическая экспедиция. Военный пост здесь был установлен в году, а подробную карту бухты составили лишь в году.

«Залив Америка вдается в материк на 13 километров. Бухта Находка вдается в берег почти на пять километров. Вход в бухту шириной около 2 километров. Естественная глубина — до девяти метров.

Заселение залива шло из России — сначала водными путями, а затем по Транссибирской магистрали. Железная дорога пришла в Находку в году» (из документов Находкинского морского порта).

«Находка! Твоими глазами Россия глядит в океан!» (плакат у въезда в сегодняшний город Находку).

Еду в Находку!

Кому из московских друзей ни скажу эту фразу, все удивленно тянут:

— О-го-о! В такую даль!

— Да это же рядом с Владивостоком. Каких-то двести километров по морю.

Все равно край земли!

Вот парадокс. Владивосток — это близко, потому что тысячу раз описан, снят на фото- и кинопленку. Каждый вечер, когда передают по телевидению прогноз погоды, на экране появляется знакомая уже фотография бухты Золотой Рог, белое здание владивостокского морского вокзала.

О Находке же знают мало. И потому «далеко, край земли». А это самый большой на востоке страны порт, в несколько раз крупнее Владивостокского. Да только ли его! По размаху, по мощности Находка лишь немного уступает самому большому в СССР Ильичевскому порту на Черном море. А все другие знаменитости — Одесский порт, Ленинградский, Мурманский — с Находкой и в сравнение не идут. Сегодня Находка, образно говоря, восточный причал России.

От Владивостока до Находки «по земле» — километров. Асфальтированное шоссе, оживленное движение — рейсовые автобусы, такси. Но главным образом вереницы грузовиков, тянущих тяжелые металлические, контейнеры — разноцветные, с яркими знаками зарубежных фирм либо со строгой надписью «Морфлот». На каждом мелом или краской слово «Находка».

За расположенным на равнине шахтерским городом Артемом, чьи высокие черные терриконы оказались теперь совсем рядом с новыми жилыми кварталами, дорога устремляется к сопкам на горизонте начинает ползти вверх, но неожиданно опять ныряет вниз и серпантином, так и не успев выпрямиться, «ввинчивается» в большой поселок Шкотово. Рубленые сибирские избы с высокими, из темных широких досок заборами стоят вперемежку с белыми украинскими мазанками. И пейзаж этот, причудливый на первый взгляд, лучше всяких демографических справочников поясняет, откуда и как шло заселение этого района Приморья.

Шкотово — место историческое, легендарное. Тут был штаб партизанских отрядов, действовавших против белых и интервентов по всему южному Приморью. И сейчас здесь живут дети и внуки тех, кто послужил прототипом героев фадеевского романа «Разгром».

Миновав Шкотово, дорога опять ползет на сопки, перекидывается одной на другую. Старинные деревеньки в распадках чередуются с поселками городского типа, как принято сейчас говорить. Девятиэтажные панельные дома, стеклянный простор витрин, засаженные деревцами скверики.

И все же нет впечатления, что земля приморская уже прочно обжита и освоена. Вероятно, потому, что поселки — даже новые, «высотные» — не могут соревноваться по росту с могучими сопками. Им, кажется, нет и не будет конца. Вокруг и далеко-далеко впереди только вздыбленная земля в буйной густой зелени.

Но вот мелькнул синей молнией в распадке узкий извилистый залив и корабль на водной глади. Море, оказывается, рядом — дорога стремится к нему, но ей трудно пробиться через гряды гор. Залив, корабль — это еще не Находка. Она дальше, за высоченным Американским перевалом.

Снова серпантин асфальта, визг колес на крутых виражах. Закладывает уши, как на самолете, набирающем высоту. И все больше и больше неба распахивается над головой. «Скоро откроется Америка!» — говорит шофер. И так спокойно, деловито это говорит, что невольно рождается детская мысль: а может, и правда видна с перевала Америка? Не Япония — о ней и говорить нечего, она рядом, рукой подать. Именно Америка, ведь и она отсюда не так далеко. Напротив — через океан.

Последний изгиб дороги, надрывный, из последних сил рык мотора — и… Морской простор распахнулся на три стороны света. Слепит глаза, отражая солнце, курится призрачным туманом, Дрожит, дышит, живет. Десятки черных точек-кораблей ползут по этому мареву, оставляя короткие белые буруны.

Отсюда, с перевала, хорошо видно: раскиданные на десятки миль ДРуг от друга, корабли медленно сходятся, стягиваются к узкому синему проходу между сопок, к бухте, которая полумесяцем лежит внизу, у подножия Американской горы. Берега бухты в россыпи белых домов, у самой воды на много километров — стрелы портовых кранов.

_{Находка — край советской земли. Вот таким видят этот город моряки с кораблей, вставших на рейде морского порта}

Не зря говорят: первое впечатление самое сильное. Я смотрел потом на Находку с моря, исходил ее вдоль и поперек в солнце, в дождь, даже в снег, но запомнил именно такой, какой увидел в первый раз с перевала: белой точкой на краю зеленой земли. Точкой, к которой стремятся корабли со всех сторон света.

«Пятисотым иностранным судном, побывавшим с начала года у причалов порта Находка, стал японский пароход «Шипсай-мару № 17». В течение года в порту Находка бросали якоря суда 22 стран мира — Японии, Норвегии, Югославии, Великобритании, США…» (из газеты «Комсомольская правда»).

Красива Находка! И тем, что разбросала свои белые дома по зеленым склонам сопок. И тем, что нет в ней длинных, прямых и потому однообразных улиц. Чтобы перейти с одной на другую, достаточно спуститься или подняться на двадцать ступенек по деревянным лестницам. Даже главный проспект города — Нахимовский, длиной почти двадцать километров, — это не прямая, а извилистая лента асфальта, перебегающая с сопки на сопку и разделяющая город на два уровня.

Вверх от проспекта — панельные и кирпичные пятиэтажные дома, магазины, скверы. Вниз от проспекта, у самой воды, раскинулась промышленная Находка. Торговый порт с его бесчисленными складами и кранами, три судоремонтных завода — тесно прижатые друг к другу корпуса цехов, доки. Затем консервная фабрика, рыбный порт — частокол мачт и труб. За крутым изгибом бухты, уже на мысе Астафьева, опять краны торгового порта, контейнерный терминал, лесосклад. А дальше маяк и груды камней. А еще дальше… уже только океан, за которым другие страны и континенты — весь земной шар.

И кажется, ветер, непрерывно дующий с океана и пронизывающий не только дома, портовые склады, но и высокие сопки, доносит до Находки и пряный банановый запах Шри Ланки, и шоколадный привкус филиппинских плантаций, и пропахший запахом овечьей шерсти воздух австралийских степей…

Соседство иных земель ощущается в Находке и зримо: в разноцветье флагов на судах, стоящих у причальных стенок, в бесчисленных афишах и табличках на английском языке — не только в гостинице и у входов в рестораны, но буквально всюду: в гастрономах, парикмахерских, булочных, кинотеатрах. Вот промчался по улице ядовито-желтый грузовик с эмблемой японской фирмы «Като». Шумной ватагой прошествовали в интерклуб смуглолицые парни в белых вязаных шапочках с большими помпонами — греки? сирийцы? индусы? Прошелестел шинами шикарный лакированный «Дацун» с дипломатическим флажком — в Находке есть японское консульство. Все дни, что я провел в Находке, на улицах звучала вьетнамская речь — докеры из порта Хайфон приехали изучать опыт находкинских портовиков.

И все же Находка из всех приморских городов страны самый рабочий, деловой. У него рабочий ритм и образ жизни. По вечерам здесь не фланирует по скверам над морем «разодетая публика», как, скажем, в Одессе. И скверов «шикарных» еще нет в Находке, да и некому особенно гулять. Здесь всего тысяч жителей, и почти каждый связан с заводом или портом, с работой в три смены. Находка начинается и кончается портом. В прямом и переносном смысле. Родившись как порт, она и сегодня живет в основном его делами и заботами.

Днем и ночью разносится по городу перестук тяжелых железно^-дорожных составов. Они идут один за другим. Вагоны с лесом и бензиновые цистерны, вереницы открытых платформ с грузовиками, станками, листами стального проката. И все это непрерывно, как по гигантской ленте транспортера, тянется в порт, к его кранам. Протяжно три раза прогудит на всю бухту осевший от груза пароход, прощаясь с Находкой, а на освободившееся место у причала уже тянут буксиры контейнеровоз, заставленный яркими, словно из детского конструктора, «кубиками». Часа через три-четыре эти «кубики», уложенные на железнодорожные платформы, покинут порт и поедут через всю Сибирь, за Урал, а то и дальше — в Западную Европу. Выгодно сейчас промышленным странам Востока доставлять свои грузы на запад через нашу страну. Быстро: 12–14 дней — и японские грузы уже в Лондоне или Париже, а по морю на такое путешествие ушел бы месяц. Выгодны эти перевозки и нашей стране.

Девять миллионов тонн грузов «перерабатывает» Находкинский морской порт ежегодно. Такой объем невозможно себе представить, не увидев воочию, как трудится «восточный причал» страны.

Секретарь парткома порта Олег Григорьевич Крючков каждое Утро в восемь часов обходит причалы. Это его незыблемое правило с того дня, как капитан дальнего плавания «окончательно ступил на землю». Правда, слова «обходит причалы» не совсем точны. Длина порта более четырех километров, а Крючкову надо и с людьми поговорить, и посмотреть, как ведется погрузка. Да мало ли еще дел! Крючков по порту не ходит, а почти бегает.

Подстроиться под его ритм тяжело. Я семеню рядом, отдуваюсь, Но терплю: мне надо поговорить с Крючковым, ведь именно он начинал несколько лет назад «кампанию по превращению порта в образцовое хозяйство».

— Так какие секреты вас интересуют? — спрашивает Олег Григорьевич на ходу.

— Как Находка стала вторым по мощности портом страны?

— Ответ вас, думаю, разочарует. Ничего сверхъестественного мы не выдумали. Шли традиционным путем. Дали нам план девять миллионов тонн. Надо план выполнять. Как? Да ясно: с помощью механизации. На спинах эти миллионы тонн не перетаскаешь. Начали просить, требовать мощные краны, автопогрузчики, малые механизмы, которые могут работать в трюмах судов, внутри складов. Техника эта, конечно дефицитная, всюду нужна. Но знаете, кто настойчив, тому и дают. А мы были настойчивы. В Находке появилась новая техника. И почти всех докеров мы посадили за рычаги. Теперь люди так привыкли к машинам, что техникой даже злоупотребляют.

_{И зимой, в лютый холод трудится Находкинский морской порт — восточный причал России}

— Как так?

Олег Григорьевич хитро улыбается, медлит, говорить или нет.

— Вон, видите, ползет желтенький погрузчик «Таётка»? Маленький, как мотороллер, и очень удобный: мешок подвезти или два-три ящика. Рассчитан на малый груз, управляет один водитель. Так вот, иду я вчера по порту, а на этой «Таётке» восемь парней уселись и едут. «Вы куда?» — «В столовую, обедать. Пешком далеко!»

Пришлось читать лекцию о бережном отношении к технике. Но и этот случай показывает: люди и техника стали в порту, если так можно сказать, единым целым.

Высокий парень в телогрейке призывно машет парторгу от дверей склада. Крючков идет туда, а я продолжаю путь вдоль причалов.

Не знаю, как для других, но для меня морской порт — особое, ни с чем не сравнимое место. У него своя магия, свое волшебство. Это истинная граница суши и воды. Стоя на берегу пляжа, границу эту почему-то совсем не замечаешь, даже не думаешь о ней. Только здесь, в порту, она проявляет себя зримо, осязаемо.

Толстыми канатами пришвартованы корабли к причальной стене, но они все равно не соединены с ней, с берегом. Между бетонным массивом причала и кораблями всегда остается полоска воды. Даже в порту не подчинены корабли земле. Они из другой стихии, они подданные моря! Только портовым кранам дано осуществлять связь корабля и земли. Истинное удовольствие — смотреть, как работают портовые краны. Тут, в Находке, их больше сотни. Они стоят в тесноте, плотно, и кажется просто чудом, как расходятся их стрелы, не задевая друг друга. Величественно качают краны своими металлическими шеями, важно, басовито гудят — посторонись! И чудится, что не стоят они, опершись о кромку земли, а ведут какой-то плавный хоровод, исполняют свой загадочный, неведомый нам танец. Танец труда.

Нельзя сравнить порт ни с чем, что есть на земле. Особое это место. Магическое!

— Итак, о чем мы с вами говорили? — Олег Григорьевич Крючков догнал меня у тоннельного склада и тут же начал обгонять, так что мне снова пришлось принять его темп.

— Да, вспомнил: мы говорили о новой технике в порту, которая решила многие проблемы. Кроме того, молодежь пришла в порт — это тоже очень важно. У молодых тяга к технике, к знаниям, высокая сознательность. Да вот вам самый, на мой взгляд, яркий факт: сегодня в порту почти у всех бригадиров-докеров среднее техническое образование. Таким «грузчикам» и девять миллионов тонн уже не страшны. Могут больше!

А как начиналась Находка? Должна ведь быть точка отсчета, чтобы яснее виделась крутизна пройденного пути.

…Были, естественно, те же сопки вокруг бухты, только спускались они к самой воде. И была крошечная деревенька — несколько бревенчатых изб да пыльная дорога в жару, непролазная в дождь.

А потом появились две большие брезентовые палатки с печами из металлических бочек. Деревянные шкафы поделили эти палатки на Шесть комнат, на шесть семей. Они, эти семьи, приехали из Тамбовской области, из Чувашии, из Белоруссии, с Украины. Приехали строить порт.

К берегу пригнали старый пароход «Каяк». Его тоже кое-как переделали под жилье. И началась работа.

Из орудий труда строители порта располагали кирками, лопатами, носилками, тачками. Трудно представить сейчас эту картину: людей, кирками отбивающих от горных глыб куски, везущих их на тачках к воде…

Так было в году. Палатки, затем первые три барака по 20 комнат в каждом, первые землечерпалки, углубляющие бухту, деревянные грузовые шаланды. Война помешала стройке. Но ее возобновили через год после победы. Когда к первому, сооруженному из земли, щебня и небольшой толики бетона причалу подошел первый пароход, на стройке устроили торжественный митинг. Трибуной служил кузов потрепанного грузовика.

А в году решено было организовать в бухте Находка самостоятельный морской торговый порт второго разряда.

К сожалению, не написана еще история Находкинского порта, а надо бы это сделать. Живы еще первые строители, они могут многое рассказать, вспомнить, ибо ничего из того, что было когда-то, уже не увидишь в порту: ни гусеничных кранов, ни деревянных баркасов, ни примитивных, под одной рубероидной крышей складов.

В документах порта разыскал я всего несколько старых фотографий да скупые «отчетные» строки: «Бригада В. Н. Коваля первая в Дальневосточном бассейне выполнила семилетнее задание»; «В году первой бригадой коммунистического труда в порту стала бригада докеров Г. А. Маякова»; «В году порт награжден орденом Трудового Красного Знамени».

Рассказывая о Находке, о ее знаменитом порте, я, естественно, не могу умолчать и о новом детище города — порте Восточный. Он только рождается — в 40 километрах от городского центра. Но эта гигантская стройка уже сейчас, даже не сбросив леса, превратилась в сооружение поистине уникальное. По многим параметрам молодой порт сравнялся со старым. А в близком будущем он перегонит «старика» в несколько раз. Впрочем, ему не окажется равных во всей стране!

Если бы более ста лет назад моряки корвета «Америка», войдя в неведомый залив, свернули не налево, а направо, они тоже попали бы в тихую, защищенную от ветров и волн бухту. Но поворот корабельного штурвала нередко определяет и судьбы: бухту Находка открыли первой, а бухту Врангеля лишь годы спустя. И осваивать их начали тоже в разное время. Да что говорить, всего десять лет назад бухта Врангеля была по сути дела лишь географическим понятием, не более.

Находкинский порт родился как новый причал на востоке России, когда стало ясно: Владивосток уже тесен для потока грузов за рубеж и из-за рубежа. И Находка оказалась находкой во второй раз. Но теперь и ее причалы тесны. На подмогу им и придет Восточный порт, который сооружается в бухте Врангеля. Он объявлен Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Одними из первых сюда прибыли молодые одесситы, «одесский десант», как они сами себя назвали. Теперь здесь работают посланцы многих областей и краев страны.

_{Контейнерный терминал Находкинского морского порта — царство техники. Буквально секунды требуются для того, чтобы из трюма судна контейнеры «перекочевали» на землю}

Но и сами находкинцы, разумеется, не остались в стороне. Когда Восточный только начинался, буквально всем — от топоров до бетонного раствора — стройку снабжали они. Находкинцы отправляли туда свои лучшие кадры — монтажников, крановщиков, шоферов, докеров.

Первый праздник в Восточном порту состоялся в конце года. Под гром аплодисментов могучий кран поднял с причала «пакет» леса и опустил его в трюм теплохода «Шадринск». На «пакете» развевалось кумачовое полотнище, на котором было написано: «С днем рождения, Восточный!»

У тех, кто начинал сооружать Находкинский порт, и у тех, кто закладывал первый бетон Восточного, наверное, много общего — старенькие пароходы-общежития, костры на берегу, песни. И все же это стройки разные — из несравнимых технических эпох.

Я видел, как идет в бухте Врангеля сооружение комплекса по переработке технологической щепы. Вдоль причала на огромных металлических мачтах монтировали… телевизионные камеры. Весь процесс перегрузки щепы из железнодорожных вагонов в корабельные трюмы станет автоматизированным. За ходом работы операторы будут следить с помощью «голубых экранов».

Гигантский контейнерный терминал, уже действующий в Восточном, — это тоже царство автоматики. В конце семьдесят восьмого года вошел в эксплуатацию — на полгода раньше срока — комплекс по переработке угля. Его можно смело назвать заводом, а не причалом. Специальные механизмы переворачивают вверх дном железнодорожные вагоны с углем. Длиной чуть ли не в километр ленты транспортеров переносят этот уголь в дробилки, а оттуда через весовые и пересыпные станции — к судам. Человеческие руки вообще не касаются угля. Да и не увидишь его в порту: большую часть пути от вагонов до трюмов он совершает только под землей.

Кстати, с вводом в строй комплекса по переработке угля завершилось сооружение первой очереди порта-гиганта. А когда войдут в строй все 64 причала, грузооборот Восточного достигнет совершенно фантастической цифры — 40 миллионов тонн в год. Это больше, чем нынешняя пропускная способность всех морских портов Дальнего Востока, вместе взятых.

В Восточный порт смогут заходить суда водоизмещением тысяч тонн и больше. Степень автоматизации процессов погрузки и разгрузки кораблей будет настолько высокой, что уже назрела необходимость в новой портовой профессии — докера-оператора. Впервые она родится здесь, в Находке.

Строитель Восточного порта Сергей Никонов рассказал мне любопытную историю, которая произошла с ним в Москве. Сергей — страстный любитель театра и, попав в столицу, в первый же вечер отправился во MXAT. Билетов в театральной кассе не оказалось, и Сергей протиснулся к окошку администратора: «Дайте билетик строителю с БАМа!» Администратор попросил у Сергея паспорт и, увидев, что тот прописан в Находке, обрушился на Сергея: «Как не стыдно обманывать! Мы тут, в Москве, люди грамотные, как-нибудь знаем, где БАМ, а где Находка».

А ведь Сергей Никонов и не думал обманывать администратора. С Байкало-Амурской магистрали можно будет добраться до Находки, точнее, до Восточного порта. Сюда будет поступать уголь из Южной Якутии. И многие строители Восточного потому и считают себя «бамовцами», а сам порт — морскими воротами БАМа.

И все же не только в восторженном тоне хочется мне вести речь о строителях Восточного порта. Есть, к сожалению, и то, за что стоит предъявить им серьезную претензию.

Три красивейшие сопки на берегу бухты Врангеля издавна радовали глаз и души находкинцев. Эти сопки видны из окон почти каждого городского дома. Ими любуются тысячи моряков, подплывая к Находке или покидая ее. У этих сопок нет официальных географических названий, но каждый местный житель скажет вам, что самую высокую зовут Братом, ту, что чуть ниже, — Сестрой, а третью, стоящую немного в стороне, — Племянником.

Названия эти не случайны. Существует легенда о трех смелых партизанах, которые героически дрались здесь в х годах с интервентами. Морской десант пытался с моря прорваться в Находку и потерял очень много солдат, прежде чем врагу удалось справиться с героями. Вот в их честь и дали люди название трем сопкам.

Увы, попав сегодня в Находку, вы увидите только две сопки. Строителям Восточного порта понадобился песчаник — и на Брата пошли штурмом бульдозеры и экскаваторы. Красивейшая гора перестала существовать.

Сейчас, конечно, сделанного не исправить. И рассказываю я об этом лишь в надежде, что подобное не повторится.

Восточный порт — совершенное техническое сооружение наших дней — должен стать и образцовым по такому важному показателю, как бережное отношение к окружающей среде.

Эту женщину в Находке знает каждый. Да только ли в городе? Немало строк посвятила ей японская и французская пресса. Ее встречали цветами в ФРГ и Монголии. Рассказывая о Находке, нельзя не сказать и о ней, ибо в судьбе этой женщины отразилась судьба Находки — ее история и сегодняшний день.

…Японский корабль вошел в бухту Находка в полдень и, став на рейде, запросил лоцмана. Через несколько минут юркий катерок, со всех сторон обвешанный черными автомобильными шинами, ткнулся носом в ржавую обшивку судна. С «японца» спустили трап, но его обледенелые ступени буквально выскальзывали из-под ног. Матросы, свесившись с палубы, подхватили сначала лоцмана, затем меня и подняли на палубу на руках.

— Здра-сву-те! — сказал капитан, с трудом складывая русское слово. При этом он еще широко улыбался, и его глаза-щелочки совсем закрылись. — Вам привет из Джаппан! Япони!

На мостике было жарко. Лоцман распахнул свой меховой полушубок.

— Первый раз в Находке? — спросил он капитана по-английски.

— Да, да! Но я много слышал о На-ход-ка. Это очень красиво!

И капитан показал рукой на высокие сопки в снегу, краны порта, белые прямоугольники домов, рассыпанные по склонам.

— Край нашей земли, — сказал лоцман. — Ее конец.

— Для меня это не конец, а начало, — торжественно сказал капитан. — Начало России.

Лоцман молча кивнул. Ему не хотелось затевать «дипломатическую» беседу.

— Заводите машину, — сказал он. — Малый вперед!

В чреве корабля заурчало, волна резко плеснула внизу, ударившись о борта, и через минуту стали надвигаться на нас стрелы портовых кранов и громады кораблей, стоящих у причала.

Два буксира подстроились к нашему судну, и лоцман по радио начал командовать ими: «Нос на прижим! Корму на прижим! Самый малый ход!» Судно заносило, затягивало боком в свободное пространство у четвертого причала. На бетонной стенке, на самом ее краю, мы увидели одинокую женскую фигуру. Подставив ладонь к глазам, женщина смотрела, как швартуется корабль.

— Маша встречает, — сказал лоцман. — Наверное, она и разгружать будет.

Он открыл дверь рубки и, высунувшись, помахал женщине рукой. Она тоже помахала в ответ.

— Кто эта женщина? — спросил капитан.

— Маша Попова. Крановщица. Будет разгружать ваш корабль.

— Женщина управляет портовым краном? — капитан был более чем удивлен. — Это же сенсация!

— У нас много женщин работает на кранах, — сказал лоцман. — Обычное дело. Но Попова действительно, как вы говорите, сенсация. Самая знаменитая женщина в Находке.

— Почему?

Лоцман повернулся ко мне:

— Как ему объяснить? Ну что она член ЦК партии?

— Скажите, что Попова регулярно ездит в Москву, в Кремль, и там решает самые важные проблемы страны.

Лоцман повторил мои слова по-английски. Капитан недоверчиво посмотрел на нас, вероятно, подумал, что это шутка.

— Если я правильно понял, эта крановщица сидит за одним столом с руководителями России?

— Да, — сказал лоцман.

Капитан шагнул к двери рубки, распахнул ее и свесился с борта. Мария Григорьевна Попова уже шла к своему крану, на ходу вытаскивая из карманов куртки рабочие рукавицы. Вот надела их и, взявшись за металлические поручни лестницы, стала неторопливо подниматься наверх.

— А я могу сфотографироваться с госпожой Поповой? — вдруг спросил капитан.

— Вот уж не знаю, — лоцман не выдержал, хмыкнул. — Это надо не у нас — у нее спрашивать.

Крановщица из далекого порта Находка Мария Григорьевна Попова вот уже более десяти лет член Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, партийный деятель самых высоких полномочий и обязанностей.

Вся трудовая жизнь Марии Григорьевны прошла в Находкинском порту, а начала она ее уборщицей. От полуграмотной деревенской девчонки до члена ЦК — путь, пройденный ею. Вот характер, натура, судьба, которые интересно познать.

Характер она выработала в себе твердый. И первой это заметила соседка по бараку, в котором жили в сорок восьмом году портовики Находки, Мария Монголович, единственная тогда в порту женщина-крановщица. Встретились они как-то вечером на кухне.

— С таким горлом, как у тебя, Машка, надо не полы мыть, а кораблем командовать, — сказала Монголович. — Слышала я, как ты сегодня мужиков честила в конторе.

— А чего они в грязных сапогах лезут…

— И правильно сделала, молодец. Только хватит тебе тряпкой-то махать. Ты ведь в ремесленном на слесаря училась, с техникой знакома. Иди работать, как я, на кран.

— Нет, я высоты боюсь!

— А ты на высоте-то была? Хоть на один кран лазила?

— Не-а!

— Завтра вместе полезем!

И полезла Маша на кран. Вниз старалась не смотреть, судорожно, вслух считала железные перекладины: «Десять, одиннадцать… сорок четыре, сорок пять…»

— Ну как, страшно? — спросила Монголович, когда уже добралась до кабины.

— Ага, страшно! А как этими штуками управлять?

— Легко ими управлять — ты сможешь. Иди в контору и просись у Дмитриева в ученики крановщиков… Ну, живо!

_{Крановщица Находкинского морского порта, Герой Социалистического Труда Мария Григорьевна Попова. Ее по праву называют хозяйкой порта. Она работает здесь более 30 лет}

Так 5 февраля года родилось крошечное, на половине листка, заявление, которое и сегодня хранится в отделе кадров порта: «Начальнику первого района Находкинского торгпорта тов. Дмитриеву. Прошу принять меня на работу учеником на подъемный кран порта, так как я работала слесарем. Прошу не отказать в моей просьбе».

Вместе с одним парнем Машу направили учеником к опытному крановщику. Фамилию этого крановщика — своего первого учителя Мария Григорьевна до сих пор держит в секрете. «Ну мало ли что было. Да и столько лет прошло. Чего старое поминать…»

Но по-моему, не простила его Попова и по сей день. Угрюмый, ворчливый, он сразу же невзлюбил ее. Наверное, потому, что она, девчонка, захотела овладеть его профессией, сугубо мужской, самой почетной в порту. Парня он учил, а ее, Машу, просто не замечал, словно и не было ее в кабине крана. Спросит она: «Это что за рычаг?», он даже голову не повернет, словно не слышит. Так продолжалось три месяца. И Маша не выдержала, характер не позволил терпеть дольше. Однажды утром, когда крановщик поднялся в кабину крана, он увидел Машу, сидевшую на его месте, судорожно вцепившуюся руками в рычаги управления.

— Чего расселась? Ступай вон! — буркнул «учитель».

— Не слезу! — Пальцы Марии еще сильнее сжали рукоятку. — Вам велели учить меня — вот и учите!

— Я толковых учу, а из тебя не выйдет крановщицы. Вылезай, пока за волосы не выволок!

У Маши в ниточку сжались губы.

— Попробуйте! Троньте только…

Крановщик вытаращил глаза и выскочил из кабины. Через несколько минут вернулся вместе с начальником смены.

— Вот, полюбуйтесь сами. Вцепилась в рычаги и не уходит. Еще грозится, ругается.

— Раз ругается, значит, будет хорошей крановщицей, — сказал начальник смены. — Ты чего, девочка? Натерпелась?

Кто знает, может быть, именно поэтому, так сказать, от обратного, от желания, чтобы не повторилось подобное с другими, несколько лет спустя Мария Григорьевна Попова сама вызвалась обучать своей профессии молодых девчат, стала наставницей.

Я видел, какой материнской заботой освещается лицо Марии Григорьевны, когда она, идя вдоль причала, здоровается, взмахнув рукой, с девчатами, работающими на кранах. И они отвечают ей длинными протяжными гудками.

У самой Марии Григорьевны учителя по сути дела так и не было. После того конфликта через три месяца самостоятельной работы пошла сдавать экзамены и сдала их, став в порту второй женщиной, умеющей управлять тяжелым портальным краном.

Из личного дела Марии Григорьевны Поповой: « год. За хорошую обработку парохода «Павлов» объявлена благодарность. год. За самоотверженную и высококачественную выгрузку парохода «Большевик» — благодарность. год. За добросовестную и безупречную работу — благодарность. год. За выполнение плана подготовки кадров — благодарность…»

Эти сухие записи довольно красноречиво говорят о том, как Мария Григорьевна умеет работать. Управлять краном с точки зрения физических усилий легко. Кабина крановщика не кабина летчика: контроллер перемещения груза вверх и вниз, контроллер поворота кабины, рычаг движения крана по рельсам, рычаг вылета стрелы. Вот и все.

Но поди попробуй совместить все эти движения да еще придать им плавность. Попробуй опустить многотонный груз в трюм судна на точно отведенное ему место, когда даже крышку трюма еле видишь. А что делается там, на дне парохода, об этом только можно догадываться.

Машет сигнальщик с палубы: «Майна! Вниз!» А на сколько вниз — на метр или на сантиметры? А на крюке станок с программным управлением. Он хоть из простого металла, но все равно как из золота сделан, ибо на валюту продан. Чуть рычаг ослабишь или вдруг дрогнут пальцы — и станок этот грохнется всей своей тяжестью на дно трюма, разлетится на куски…

Сколько за тридцать лет работы на кране Мария Григорьевна пережила тревожных мгновений, минут, часов, об этом только она знает. Мы можем лишь догадываться.

— Что самое трудное в работе портового крановщика? — спросил я ее однажды.

— Когда техника подводит, — ответила она. — Надо, к примеру, резко остановить груз, рычаг ставишь на «стоп», а груз не замер, продолжает ползти…

— И что тогда? Авария?

— Скажете тоже, — сердито отозвалась она. — Разве можно аварию допустить? Принимаешь меры. Рычаг резко вверх. Не помогает — стрелу кидаешь в сторону, чтобы от людей подальше. Это все в одно мгновение нужно делать, автоматически. Потом и не расскажешь, как вышло.

— Много у вас было аварий за 30 лет?

— Да в общем-то ни одной.

— А почему «в общем-то»? Выходит, авария все же была?

— Ну, не авария… — она вдруг рассмеялась. — Ящики с вином я однажды грохнула. Вот звону было! А больше ни одного случая.

Человек высочайшего профессионального мастерства, да к тому же сильного, прямого характера, Попова тем не менее ни разу даже не попробовала установить рекорд погрузки или выгрузки судна. Слава рекордсменки ее совершенно не привлекает. Что такое тщеславие, она не знает, но за 30 лет работы в порту ни разу не опоздала с погрузкой или выгрузкой судов. Ни одно судно — а их под ее краном прошли тысячи — не нарушило графика выхода в море. Разве это не фантастический, не сенсационный рекорд?

Весной года сквозь распахнутое окно кабины услышала Мария Григорьевна отчаянный крик внизу: «Маша! Скорее, тебя к телефону!» Первое, что пришло в голову, — сын заболел, Павлик. Спускалась по лестнице, а руки дрожали. В трубке незнакомый голос: «Товарищ Попова? Из горкома партии говорят. Только что получили сообщение из Москвы — вам присвоено звание Героя Социалистического Труда…»

Она заплакала, забыв опустить на рычаг телефонную трубку. Так и стояла несколько минут, прижав ее к груди.

— Что-то случилось дома? — спросил начальник смены.

Она кивнула.

— Ну, бегите быстрей, я вас отпускаю.

Муж был дома. Они с сыном сидели за столом, играли в кубики.

— Мне Звезду дали. Звезду Героя, — спокойно сказала она и упала на кровать. И проплакала весь вечер и всю ночь.

Давно замечено: и у очень сильных людей бывают минуты полной, отчаянной слабости. Как правило, эти минуты наступают после одержанной ими очень трудной победы.

Из личного дела М. Г. Поповой: «С по год избиралась в местные Советы депутатов трудящихся. В году избрана делегатом на XXII съезд КПСС. В году на XXIII съезде КПСС избрана кандидатом в члены ЦК КПСС. В году на XXIV съезде КПСС избрана в члены ЦК КПСС…»

Таков уж закон нашей жизни: человек, ярко проявивший себя в труде, добившийся выдающихся успехов, непременно привлекается еще к одной деятельности — партийной, профсоюзной — словом, общественной.

В дела своего города Мария Григорьевна Попова включилась много лет назад. Когда ее в году выбрали в горсовет, она искренне удивилась: «Почему меня? За что?»

Поповой поручили для начала несложное дело — обойти все дома на своей улице, выяснить, в каких семьях женщины не работают и почему: не хотят, не могут, нет профессии, много детей или по какой иной причине? Ходила по домам, разговаривала с хозяйками. После такого опроса горсовет запланировал строительство детского сада. Она увидела, что старалась не зря. Она может помогать Другим, а значит, должна помогать. Вот это стремление — помочь хотя бы одному человеку — осталось в ней по сей день, а уж приходится ей решать проблемы далеко не частные — принимать участие в обсуждении важных государственных вопросов.

Шесть классов сельской школы да ремесленное училище — разве с таким багажом могла она работать в горсовете, быть членом крайкома партии, участвовать в работе партийных съездов? Попова пошла в вечернюю школу. Дети — их к тому времени было уже двое — не хотели ложиться спать, пока мама не придет с уроков. Она входила, тут же сын спрашивал:

— Сколько поставили за диктант?

— Тройку, сынок!

— А у меня четверка!

И, довольный, сын падал на кровать, тут же засыпал.

Через полгода она ушла из школы, не хватало времени посещать уроки. Но учебники не убрала, читала их по ночам. Ей ведь не отметки были нужны — знания. И она их приобрела.

Теперь ей часто приходится выступать перед людьми, рассказывать о работе съездов партии и пленумов ЦК, о том, что она увидела и узнала во Франции и ФРГ, побывав там в составе партийных делегаций. Говорить она умеет — слова находит яркие, точные.

Такова Мария Григорьевна Попова, славная труженица и видный общественный деятель.

Прощаюсь с Находкой! Стою опять на высоком Американском перевале, смотрю на синий полумесяц бухты, на корабли, что тянутся к ней с трех сторон света, на белые россыпи домов по сопкам. Верю, что когда-нибудь снова приеду сюда, лет через пять, десять. Находка будет совсем иной.

Порту уже сейчас тесно, хотя занял он практически весь берег бухты. И есть план построить новые причалы перпендикулярно берегу. Тогда бухта окажется разграфленной бетонными полосами, словно лист ученической тетради. Ну что ж, в этой прямизне и четкости линий тоже есть своя красота.

Исчезнут, наверное, в скором будущем и краны порта, не будут больше приветливо кивать своими ажурными стрелами кораблям, пристающим к берегу. Созданы уже суда типа «Ро-Ро», в гигантские трюмы которых въезжает прямо с причала грузовик. И уже трюмные краны, а не береговые будут снимать с машин и железнодорожных платформ грузы и укладывать в корабельные отсеки.

Восточный причал России шагает и будет шагать дальше в ногу с техническим веком.

Василий Песков
НОРВЕЖСКИЕ КАМУШКИ

Очерк

Художник Н. Бисти

Цветные фото автора

В Норвегии на берегу океана я видел водой источенный камень, возле которого каждый из проходивших стоял в изумлении. Неутомимость воды, неподатливость скал и бездонную глубину времени видишь в естественном монументе. Вся Норвегия, когда ее вспоминаешь, представляется кружевным камнем, источенным водами, пресными и солеными. Вода и камень с накидкою леса, три цвета — сиреневый, синий, зеленый — господствуют перед глазами.

Я был в Норвегии только неделю и по делу, разговор о котором — особый, но, конечно, в блокноте остались заметки обо всем, что так же, как этот камень, источенный морем, задержало внимание.

Зонтик

— Зонтик будет нелишним, — сказал мой знакомый, бывавший в Норвегии, когда я в Москве укладывал чемодан.

При пересадке в Хельсинки чемодан мой отстал. Я оказался в Осло с единственной вещью, с зонтиком. Несомненно, я выглядел чудаком, потому что стояла сушь, от которой в Осло пожухли березы, сморщились кисти рябин, попахивало дымком: горели где-то сухие, как порох, леса. Спасаясь от зноя, норвежцы плескались в воде. В Москве в тот день было 17 градусов. Тут же столбик ртути держался у цифры «плюс 27».

Но это была аномалия, причуда памятного лета, когда в Подмосковье молили о солнце, а тут, на западе Европейского континента, служили молебны о дожде.

Зонтик встречавших меня позабавил, а у гостя был повод прояснить кое-что о местной погоде. И среди прочего я услышал знакомое с детства слово «Гольфстрим». Тут оно было своим, Домашним, привычным, все равно как слово «тайга» в Сибири или «чернозем» под Воронежем.

Я записал множество благодатей, какие приносит здешней суровой земле Гольфстрим: незамерзающие порты, мягкую зиму (почти отсутствие зимы на западном побережье), южные растения (на широте Магадана!), огромные косяки рыбы. Есть места в этой неюжной стране, где коровы зимой пасутся на подножном корму и где острова остаются всегда зелеными. Таков эффект действующего без аварий и перебоев «водяного отопления».

От берегов Мексики, где Гольфстрим зарождается, к берегам Норвегии иногда приплывают тропические плоды и растения. А что касается обогрева, то считают: морская река дает в минуту Норвегии столько тепла, сколько дало бы сжигание тысяч тонн нефти. Мощность морского течения вчетверо превышает мощь всех рек Земли, если бы слить их в единое русло.

И все же Норвегия не курорт. Холодный Север, умываясь Гольфстримом, рождает тут множество любопытных явлений природы. Зонтик в этих местах в самом деле нелишний. Считают даже: нет на земле места дождливей, чем западный берег Норвегии. Кораблестроитель академик Крылов пошутил в своем дневнике: «Лучшая должность в мире — это поливальщик улиц в Бергене. Он занят лишь пять дней в году…» Другой посетитель Бергена записал: «Лошади тут в испуге шарахаются от людей без зонтика». Но я ни разу за все путешествие зонтика не открыл. Такое уж было лето.

Сенсация

Летчик-любитель Стен Лундквист над фиордом Хеллему повис на проводе высоковольтной линии. В газетах под заголовком «В рубашке родился» — подробности происшествия и огромные фотографии: самолет поплавками вверх висит над фиордом. Летчик чудом остался жив. Линию обесточили, вызвали вертолет. «Это были минуты ужасные, — рассказал потом потерпевший. — Я думал, сейчас-сейчас меня сдует, а это конец — до воды метров сто». Но самолет держался на проводе прочно, а летчик, висевший в кабине вниз головой, присутствия духа не потерял: уцепился за брошенную веревку…

Наткнуться на провод в Норвегии не мудрено. Проезжая, все время видишь опоры электролиний. Провода убегают куда-то в горы, висят над фиордами, соединяют в глуши поселки и домики. Промышленность тут развивается с учетом избытка энергии электричества. Первооснова всему — вода. Реки в этих местах не текут, а бегут. И едва ли не половина из них — в упряжке. За Норвегией — первое место в мире по количеству электрической энергии на душу населения.

Монументы

По числу скульптур-монументов норвежцы тоже едва ли не самые первые в мире. Возможно, сама природа, обтачивая камни водой и ветром, воспитала тут уважение к монументу. Но ни в каком другом месте Земли я не видел столько изваяний из камня и бронзы. Гуще всего заставлен скульптурами Осло. Всякими. И в самых разных местах. По ним можно читать историю государства, узнать людей, которыми тут гордятся, почувствовать стили ваятелей, понять, какие черты человека норвежец особенно ценит.

И есть в столице норвежцев нечто совсем особое — парк, где собрано несколько сот скульптур. Если бы все на Земле пошло прахом и уцелели бы только бронза и камень, по скульптурам этого парка можно было бы понять, какими радостями, страстями и муками жил человек. «Рождение», «Смерть», «Материнство», «Любовь», «Веселье», «Разлука», «Дружба», «Борьба», «Тревога»… Более сотни фигур. И все их исполнил один человек. Тридцать лет непрерывной работы! Поражает, однако, не одержимость творца (это явление частое), поражает вера в художника городской власти, субсидирование долголетней работы. Имя скульптора Вигеланн. Норвежцы любят и чтят его — «второй после Родена», что не мешает, однако, хождению шутки: «Хорошо, что вовремя умер, иначе весь Осло был бы заставлен скульптурами».

Среди монументов есть в Норвегии памятник нашему солдату — освободителю от фашизма. Это благодарность. Есть монумент англичанину Роберту Скотту, проигравшему драматическое соревнование за овладение Южным полюсом норвежцу Амундсену. Это благородство. И есть монумент, в связи с которым вспоминают любопытную шутку истории. В центральном парке перед дворцом короля, до удивления похожим на наш ленинградский Смольный, сидит на бронзовой лошади человек. Это король Карл Юхан, известный еще как француз Бернадот. Памятник похож на тысячи других конных памятников королям и царям. Но биография короля любопытна. Солдатом он делал французскую революцию. Наполеон произвел его в маршалы. Умер Бернадот владыкой Швеции и Норвегии. Обмывая тело усопшего, придворные пришли в ужас: на груди короля они прочли татуировку, сделанную в молодости: «Смерть королям!»

Королевское молоко

— Коровы в черте города?

— Да. Но это королевские коровы.

Мы вылезли из машины… Президентский самолет, королевская яхта, царский дворец — это понятно. Но королевские коровы… Стадо справных пегих коров, привыкшее к любопытным, лениво паслось на обтянутом проволокой чистом лужку. Приближалось время вечерней дойки, и я живо себе представил, как старичок король Улав V просит налить ему стаканчик парного перед отходом ко сну.

Король в Норвегии не правит, а только царствует. Правят парламент (стортинг), министры, чиновники. Король же для нации вроде живого памятника старины. Бережно сохраняют в музее под небом рубленые дома, сараи и мельницы, сохраняется старинная утварь, одежда, старинные лодки. Отчего же с теми же целями не сберечь королевскую должность? Власти у старика никакой, или почти никакой. Но есть у нации кто-то вроде отца. «Как все», король ходит на лыжах, участвует в парусных гонках, открывает государственные церемонии, вручает награды.

Конечно, полагается королю государственное довольствие. Трудно сказать, деньги ли эти невелики и король подрабатывает, или старик, «как все», хочет иметь причастность к земле, к простым делам, но есть у него вот стадо коров. Излишки молока король сдает в кооператив. И очень возможно, что, завтракая в отеле, мы отведали «королевского молока».

И коль скоро о молоке разговор, уместно сказать: молоко норвежцы ценить умеют не только в смысле пищевых его качеств, но и в коммерческом смысле. В стране 44 тысячи коров. Прокормить их непросто. С парохода я видел: старик крестьянин делал что-то на высокой горе. Глянул в бинокль — косит сено. Как он оттуда его переправит? Мне объяснили: сложит в сетку и скатит вниз. Плодородной земли тут немного. Любая куртинка травы тщательно убирается. (На Севере, где трав совсем мало, коров приучили есть рыбу.)

Себестоимость молока высокая. Чтобы сделать его доступным для всех и в то же время поощрить фермеров, государство все молоко покупает «в общий бидон». Продается молоко в магазинах дешевле, чем уплачено за него фермерам. К такому приему сейчас прибегают, впрочем, не только в Норвегии.

За столом

Еда… В любой стране присматриваешься: что едят, как едят? Я был гостем и не думаю, чтобы лаке (лосось), шампиньоны и куропатка, которыми нас угощали, — обычная пища норвежцев. Расспросы и наблюдения позволяют сказать: хлеба норвежцы почти не едят и, кажется, даже и не испытывают в нем потребности — на столе для тебя в лучшем случае маленькая булочка. Вместо хлеба — картошка. Эта привычка складывалась веками. Хлеб привозной, и отношение к нему соответственное. Мясо тоже тут привозное и дорогое, конечно. На обычном столе его еще меньше, чем хлеба. «По воскресеньям для запаха в суп и котлеты», — сказал мне норвежец в беседе на эту тему. Зато в достатке, я бы сказал, обилен сыр самых разных сортов. И конечно, в избытке рыба (одной селедки двадцать сортов). Из рыбы, особенно трески, норвежцы делают массу разнообразных блюд, опять же в сочетании с сыром и со сметаной.

Норвежцы — сластены. Но сахар тут тоже привозной. И возможно, поэтому спрессован в кубики раза в четыре меньше нашего рафинада. Зато в избытке разного рода варенья и джемы: из клюквы, малины, брусники, черники, смородины, голубики. Варенье ты можешь тут обнаружить приправой к любому блюду, даже к селедке, причем сама по себе селедка нередко тоже тут сладкая.

Заметно ни в коем случае не скаредное, но какое-то уважительное, аккуратное обращение с пищей. Тут ничего не ставят на стол навалом, чем нередко в других районах Земли похваляются. Принцип: «Едим, чтобы жить, а не живем, чтобы есть» — тут хорошо усвоен. В прошлом веке Энгельс писал: «Люди здесь… красивы, сильны, смелы…» К этому можно еще добавить — здоровы. Дело, конечно, не только в разумном питании, но и оно в человеческой жизни не последнее дело.

Не едят норвежцы грибов. Удивительно, но эти стоящие близко к природе люди грибов не знают и, пожалуй, даже боятся. Грибов же тут пропасть. Москвичи, живущие в Осло, ходят нередко «только за белыми». Норвежцы, читая в газетах статьи о грибах — «Это едят и это вкусно!», тоже пробуют собирать. Но без консультации специалиста грибы домой редко кто носит. То же самое я наблюдал в ГДР. Там (в Лейпциге) мы видели эмалированные пластинки на дверях дома: «Консультант по грибам». В Норвегии «справочные пункты» в субботу и воскресенье организуются прямо в лесу. В одном месте мы видели, как идет консультация. Спортивного вида старушка в очках перебирала содержимое кузовка двух молодых супругов. Грибы она разглядывала, нюхала и даже пробовала на вкус. Итог: «Эти четыре возьмите, остальные следует выбросить».

Лыжи

В Осло нам показали фильм, чтобы мы знали, какой бывает Норвегия в зимнее время. Это был гимн лыжам и лыжникам. Нет, чемпионов по бегу мы не увидели (хотя родиной этих лыжников чаще всего бывает Норвегия), но мы увидели, как Осло пустеет в выходной день, — из четырехсот тысяч с лишним жителей города сто тысяч становились на лыжи. На снегу мы увидели молодежь, пап и мам с рюкзаками, семидесятилетних бабушек, дедушек и трехлетних внучат — все на лыжах! Одни — потихоньку, другие — бегом. (Дистанция 50–60 километров считается нормой дневного похода.) Для ночлега и убежища в непогоду по всей Норвегии разбросаны домики «хюгге», где лыжник найдет очаг, свечку, дрова и спички.

Нет в обиходе норвежцев предмета более распространенного, чем лыжи. Есть в Осло и лыжный музей. С изумлением стоишь у деревянных пластинок, которые кто-то в здешних местах надевал для хождения по снегу (!) лет назад. Лыжи, лодка и колесо — древнейшие изобретения. В этих гористых озерных местах лыжи и лодка были важнее, чем колесо. И каких только лыж не придумано! Охотничьи, беговые, для хождения по горам, лыжи-лапки из ремешков на раме, лыжи, подбитые мехом, лыжи из пластика с металлической оторочкой. Тут, в Норвегии, производят лучшие в мире лыжи. Сырье для них под боком, главным образом это береза. Но для самых хороших лыж покупают норвежцы в Америке дорогую упругую древесину гикори.

Далеко ли можно уйти на лыжах? Нансен девяносто лет назад на лыжах за 42 дня пересек Гренландию. Другой норвежец, Руал Амундсен, добрался на лыжах к Южному полюсу. Лыжи, реликвия этих походов, хранятся в музее. И конечно, норвежцы глядят на эти заостренные и загнутые дощечки, как на святыни.

Впечатляет, однако, и жизненная обыденность этой древнейшей оснастки ног для хождения по снегу. На работу — на лыжах, в гости — на лыжах, на охоту, в школу, за почтой, к больному на вызов, в одиночку, всей семьей, как только научился ходить и в годы, когда ноги служат уже еле-еле, — все время и всюду на лыжах! «Норвежец родится с лыжами на ногах» — из всех северных поговорок эта, пожалуй, самая точная.

У воды в лесах

Едем. Точнее, движемся: на автобусе, на паромах, на маленьком катерке. Наша команда — семь журналистов из европейских стран, которых норвежцы позвали в гости, позвали — пожаловаться на свои нужды, точнее, на южных своих соседей, откуда в Норвегию ветры приносят… Чего только не приносят южные ветры в Норвегию! Нам дали пухлые папки с бумагами разных обследований. Сопровождающие нас ученые по ходу дела (на озерах, на реках, в лесах) объясняют, что происходит в природе Норвегии. Тревога эта серьезна и обоснованна. О ней разговор особый и обстоятельный. Теперь же представьте разноязычную группу газетчиков под опекой «сестры-хозяйки» (служащей министерства охраны среды) Ирины Сигиец. Перед каждой посадкой в автобус или на катер Ирина считает нас, как цыплят. Расстилает скатерти-самобранки в часы еды, заботится о ночлеге, о расписании паромов и самолетов. Ирине хочется, чтобы нам работалось хорошо и чтобы Норвегия нам понравилась.

Из окошка автобуса эта страна представляется лесом, в котором много озер и лишь кое-где лоскутком зеленеет или желтеет пашня. Дорога тут вьется то круто вверх, то несет тебя вниз, так, что ломит в ушах, будто ты в самолете. Этот пейзаж точно выражается в цифрах. Леса занимают четверть всей территории, два с половиной процента занято пашней, пятую часть занимают озера, остальное — горы, иначе говоря, камень, на котором ничего не растет.

Земля, конечно, не щедрая, но живописная. Озер тут, больших и малых, тысяч. На карте они прозрачными слезками вытянуты с юга на север. На земле же это тихие синие воды, обрамленные елками и березами, лобастыми валунами, мягким желто-зеленым мхом, — наша Карелия, но гористей, куда гористей!

Леса сосновые и еловые поднимаются в горы до какой-то строго определенной природой отметки. А выше лишь дикий камень, местами сглаженный ледником, местами обрывистый, рваный. Проложить дорогу (точнее сказать, прорубить ее в камне) — дело и трудное и недешевое. Дорог тем не менее много. Их продолжают строить. Соединяют они иногда небольшие лесные поселки — очень важно, чтобы жизнь, сгущенная главным образом на побережье, не угасала и тут, в лесах.

Живут «полесовщики» главным образом тем, что дают им лес и озера. Ель идет на бумагу. Сосны пилят на доски и брусья. Вывозить за рубеж кругляком древесину запрещено — за распиленный лес выручается много больше, чем за сырье. К тому же химия поглощает отходы лесопильного производства.

Озера и реки искони тут были богаты рыбой. И любопытно, что воды нередко частная собственность. («Моя речка», — сказал симпатичный норвежец, приглашая половить рыбу.) Нынешний вал туризма и страсть норвежцев к рыбалке частную рыбную речку или какое-нибудь озерцо могли бы сделать золотодонной водой, но приносимые южным ветром отбросы опустошают здешние воды. Мы видели много озер, в которых нет рыбы и нет вообще ничего, — пугающе тихая, неживая вода.

В таких местах исчезает, конечно, и след человека. Пустеют леса. Частенько мы видели на озерах лишь старый прикол для лодки и деревянный домишко, из которого ветром давно уже выдуло запах жилья.

Сам лес, нам сказали, тоже страдает от южного ветра. Но тут недуги по времени сильно растянуты, и заметить тревожные перемены сразу нельзя. Вот только очень сухие лето и осень наложили на все отпечаток. Повсюду висели предупреждения: «Туристам проход запрещен!» — сухие, как порох, леса берегли от пожаров. Выходя из автобуса поразмять ноги, мы чувствовали, как накален лес, — под ногами ломко хрустели мхи и все, что опало с деревьев, на соснах блестели янтарные капли смолы, брусника выглядела провяленной, казалось, от спички загорится сам воздух, пропитанный хвойным настоем…

Когда же с автобуса мы пересели на катер, открылась совсем иная Норвегия: светлая, ветреная, умытая соленой водой, источенная заливами, бухтами, кишащая кораблями и лодками, заселенная густо, добротно, обращенная ликом к водяному простору.

_{Когда природа и искусство соединяются вместе}

Карта Норвегии в общедоступном атласе крадет подробности, упрощает очертания берегов. Зато на огромных листах, подаренных нам для работы, лицо Норвегии нарисовано так, что видны малейшие родинки и морщины. Берег на этой карте выглядит очень затейливым кружевом: узкие бухты, заливы, фиорды, лагуны, мели, мыски, острова — все это так многочисленно, что вполне понимаешь Виктора Гюго, который сказал: «…они утомляют память путешественника и терпение топографа».

Наш катеришко (как, впрочем, и все, что двигалось нам навстречу или нас обгоняло) шел не открытым морем, а в виду берега, между каменными островами, разнообразными конечно, но похожими все-таки друг на друга оттого, что было их в самом деле до бесконечности много. Большинство — голые, другие — с домиком непонятного назначения, с маячной башней, колокольней, путевым знаком черно-белой окраски. Эти прибрежные острова с самолета выглядят, как котлеты на синем блюде. Норвежцы называют их «кальв», то есть телята.

Не в такие уж давние времена женщины местных поселков, проводив мужей промышлять рыбу или в дальние плавания, вели тут хозяйство. На островах запасался корм для скота. Рядом с весельными лодками от острова к острову вплавь добирались лошади.

Ветер тут всюду крепкий. Но острова унимают волну открытого моря, и потому любая посудина — весельная лодка из сосны или большой корабль — идет дорогой, проложенной в лабиринте торчащих из моря «телят». Эта дорога сейчас хорошо обозначена множеством огоньков, маяков, всякого рода знаками и упреждениями. Раньше же только лоцман, на память знавший водяную тропу, мог провести тут корабль.

Наш катеришко пришвартовался в местечке, особенно густо засеянном островками. И нас водили на гору, с которой несколько лоцманов, загородившись от ветра кладками из камней, наблюдали когда-то за горизонтом. Конкуренция заставляла быть зорким и скорым. Первым увидев корабль, лоцман бежал к своей лодке и на веслах (иногда скорость хода решала исход конкуренции) спешил встретить гостя. Вознаграждение за провод получал лоцман, первым поднявшийся на корабль.

В лоцманы шли обычно старые моряки, не сумевшие обзавестись семьей и списанные жизнью на берег по старости. Я живо представил себе стариков, стоявших на ветреной лоцманской горке в ожидании кораблей. На стертых ногами камнях высечен круг с перекрестками линий, помогавший, как видно, определять направления к кораблю. Рядом с кругом сохранилось на камне полустертое имя. Улав Лиен. Это след человека, проводившего тут корабли триста — четыреста лет назад.

Меньше всего меняется тут от времени камень. Островов наверняка столько же, сколько их видели самые первые люди. Следы же человеческой жизни время смывает. Но норвежцы кроме старинных построек, свезенных из разных мест в специальные поселки-музеи, тут, на берегу, умело сохранили поселения моряков тех времен, когда они ходили за рыбой или в дальние странствия только под парусом и на веслах. И не только гости-туристы, но и сами норвежцы с любопытством разглядывают, какой была пристань когда-то, как выглядели соляная лавка, чан для приема рыбы, старая церковь, ночлежка для моряков…

Современные городки, поселки и отдельно стоящие домики, проплывая вдоль берега, видишь все время. Жизнь пустила тут корни давно и прочно. И она продолжает тут утверждаться. Три миллиона норвежцев (из четырех) проживают на побережье. Естественно, что вода является главной дорогой, по которой общаются люди и перевозятся грузы. Дорога эта надежная и дешевая. По ней идут большие суда и многие тысячи маленьких — на моторе, под парусом, просто на веслах. «Вода — это наше шоссе», — скажет норвежец. Особенность здешней водной дороги в том, что во многих местах она глубоко и ветвисто врезается в сушу. И тут уж некуда деться — придется сказать о фиордах.

Фиорды

Можно совсем забыть географию, но слово «фиорд» почему-то у каждого крепко сидит в голове. Можно мало что знать о Норвегии, но каждый скажет что-нибудь о фиордах. Что же это все-таки за явление — фиорд?

Когда глядишь с самолета, видишь, что это морской язык, глубоко лизнувший сушу. Когда плывешь по фиорду, видишь два берега, как будто плывешь по широкой и очень тихой реке. Глубина под килем очень надежная (бывает и глубже моря, из которого ты плывешь в эту узкую щель в скалах). Берега временами повторяют друг друга, как близнецы, — один повернул, и второй тоже. Обрывы скал высотой больше ста метров. Редкие деревца на обрывах. Речонка льется в фиорд водопадом. Но миновал водопад, и опять тишина. Вода отражает два берега. Удар колокола в церквушке, прилепившейся с горсткой домов под обрывом, звучит тут совсем иначе, чем на равнине или в горах. Мотор на катере намеренно выключен, и кажется, кожей чувствуешь необычную тишину. На море, оставшемся за кормой, в это время бушуют волны (возможна даже и буря), но в этом узком каньоне слышишь, как падают капли с весла.

Сказать о фиорде: морской залив — это не точно, пожалуй, даже неверно. Это скорее длинное озеро, породненное ледником с морем. Сами озера в здешних местах — прорези ледника. Глядя на карту, родство озер и фиордов замечаешь немедленно. Но в озерах вода всегда пресная, в фиордах же воды слоеные: снизу — морская, соленая и тяжелая, а над ней — толщиной примерно в метр — слой воды талой, сбежавшей сюда водопадами по весне. Моряки знают этот секрет и в устьях фиордов запасаются пресной водой.

Фиордов много, почти все они судоходные. Временами они так близко подходят друг к другу, что издавна люди наладили волоки («эйдеры» по-норвежски). Немного пути по суше — и лодка в другом фиорде. Самый большой из фиордов — Согне-фиорд. Длина от устья до «головы» — километра.

О сороке и леммингах

Из окошка гостиницы утром наблюдал любопытную сцену: по перилу балкона осторожно кралась сорока. Улучив момент, она юркнула в форточку и полетела в кусты с серебристой бумажкой в клюве. Удивляла не дерзость известной воровки, безбоязненно жившей в самой середине приморского городка, в который раз удивила сама эта встреча с сорокой, вездесущность знакомой птицы. Я ее видел у нас повсюду — от Прибалтики до Камчатки, видел на прибрежном песке в Африке, во Вьетнаме на пальмах, на березах в северной части Америки. И она везде одинакова: любознательна, воровата, криклива. Нахальство в ней сочетается с осторожностью. И конечно, она красива, сорока, которую тут, в Норвегии, называют шэре.

Выясняя у норвежца-зоолога, какие звери и птицы здесь обитают, я обнаружил своих земляков: ласточки, воробьи, совы, кукушки, синицы, дрозды, зайцы, лисы, бобры, куницы, ласки, олени, на севере есть росомахи, песцы.

И знаете, — встрепенулся зоолог, — волк появился! Недавно в газетах писали: обнаружено логово…

Волков, медведей, росомах и лисиц традиционно тут истребляли. Давали награду за каждую шкуру. Теперь охраняют, как драгоценность, — «волк появился», «медведей голов пятьдесят — шестьдесят еще есть».

Природу свою норвежцы умеют беречь, и все же диким животным тут остается места все меньше и меньше. Пожалуй, лишь лемминг — «норвежская мышь» (у нас называют ее пеструшкой) — продолжает дивить людей неукротимой плодовитостью, набегами с севера в южные земли, ритмичными, как прилив и отлив.

Пеструшки-лемминги в спячку зимой не впадают и даже в стужу плодятся. В каждом помете десяток очень быстро вырастающих малышей. И вскоре у этого «десятка» появляется свой «десяток». Простые правила математики позволяют прикинуть, по какому закону растет эта масса прожорливой мелкоты. И наступает момент, когда численность леммингов достигает критической точки (периодичность — четыре года) и они устремляются с мест обитания «куда глаза глядят». Поедая траву и корни травы, кору ивы, осины, березы, эта северная саранча движется плотным живым ковром. Лемминги гибнут, встречая преграды, но какая-то часть минует препятствия и продолжает переселение. В иные годы численность леммингов и напор их движения бывают так велики, что почти все районы Норвегии подвергаются их нашествию. Такие годы называются «лемминорами». Последний лемминор был в году.

Легко догадаться: на эти же годы приходится вспышка численности многих других животных, потому что лемминг являет собой начало пищевой цепи, тут, на севере, особо ясно заметной…

Приглядываясь к пробегающим мимо дороги деревьям, тоже видишь своих знакомых: ели, сосны, березы, липы, рябины, ивы, ольха, черемуха. Но любопытно, что тут рядом с черемухой и березой видишь южан: плющ, миндаль, абрикос.

На вопрос: «Какое дерево норвежцы особенно почитают?» — мне не назвали ель и сосну, которые видишь чаще всего и которые составляют богатство здешних лесов. Назвали березу. Березы на скалах не похожи на наших равнинных красавиц. Они узловаты, кряжисты, раскидисты. На самой круче, на юру, на ветру, на голых камнях, где ничто не растет, даже мох, береза стоит как вызов всем трудностям. «Это наше национальное дерево. Мы любим березу за красоту и за наш норвежский характер — неприхотливость, выносливость, жизнестойкость».

Урок

Норвегия первой в Европе ввела ( год) бесплатное и обязательное обучение детей с семи до четырнадцати лет. Воспитанию тут и теперь уделяют пристальное внимание. В маленькой деревеньке- по дороге из Осло на юго-запад мы перекинулись словом с молоденькой учительницей, только что приехавшей сюда на работу.

— Сколько же будет учеников у вас в школе?

— Одиннадцать.

— Одиннадцать?

— Одиннадцать.

Школа в деревне была закрыта. Но в этом году опять открывается — учительница осматривала помещение, принимала разного рода утварь, привезенную на желтом грузовичке.

— Всюду, где есть минимум пять учеников, с этого года открываются школы…

Несколько лет назад правительство, подсчитав, во что обходится обучение в таких вот разбросанных по стране поселках, нашло, что следует мелкие школы закрыть, а открыть в округах школы большие, хорошо оборудованные. Одних ребятишек привозить сюда на автобусах, других поселить в интернатах… И вот теперь это, казалось бы, разумное решение пересмотрено. Опять открываются, пусть хуже оборудованные, пусть с одним учителем, мелкие школы. Жизнь показала: обучение и воспитание в отрыве от родителей — неполноценное воспитание. Но это не все. Вырастая вдали от дома, от земли, деревенского уклада жизни, от всего, что в детстве привязывает человека к родному месту, молодые люди «теряют корни». Они равнодушны к тому, где им жить. Они становятся, как сказали бы у нас, травою перекати-поле.

Таков урок. Урок любопытный и поучительный. И не только для норвежцев, конечно.

Домик в горах

Норвежец, где бы ни жил — в столичном ли Осло (тут говорят «Ушлу»), в городках ли поменьше или в рыбацком поселке, будет стремиться построить еще и домик в горах. Эти домики видишь повсюду. Уединенные, без видимой связи с суетой жизни, отраженные в тихой воде, как гнезда, прилипшие к скалам, они такая же характерная часть Норвегии, как и фиорды. У богатых дома богатые (и в местах наиболее живописных), у бедняков домишки простые, но сделаны с поразительной аккуратностью, пожалуй даже изяществом. И везде одинаково чувствуешь заботу людей не подавить природу своим присутствием, а приютиться под крылом у нее.

Слово «дача» для домиков не подходит. Они похожи скорее на наши «садовые домики». Только «садом» человеку здесь служит дикий мир леса, камней, шумных речек и тихой озерной воды. Ни в какой другой стране я не почувствовал большей близости человека к природе, чем тут. Где-нибудь в Полинезии или в Африке люди еще не порвали пуповину- естественных связей с природой. В Норвегии же эти связи умело культивируются. Домик в горах — это не место, где в выходные дни валяются на диване, играют в домино, читают или сидят за чаем. Лодка, лыжи, пеший поход по горам (для полной выкладки норвежец положит в рюкзак сверх обычной поклажи еще пару увесистых валунов) — вот зачем едут из города в горы.

Все норвежские горные домики, когда, проезжая, смотришь на них из окошка, роднит один примечательный знак: у каждого дома мачта, и на ней обязательно флаг. Его поднимают не только в дни государственных праздников, но и в дни семейных торжеств: день рождения, свадьба, приезд хорошего друга. Норвежцы, сдается, ищут любого повода для поднятия флага.

Наш приезд на озеро Ляуна этим и был отмечен. Хозяин домика поспешил к мачте, и наше знакомство проходило под хлопанье на ветру красного полотна с сине-белым крестом.

Хозяина звали Уляус.

— Уляус Онслон, — представился он всем нам по очереди и пригласил в домишко с оленьим рогом над дверью. Потом гостям были показаны «собственное озеро», банька, сарай для дров, плоскодонная лодка.

Живет Уляус бобылем. Когда-то в озере была рыба. Но в году (Уляус эту дату хорошо помнит) в последний раз он вынул из воды аборя (окуня).

То же самое происходит на многих озерах. Ученые ищут тому причину, и тут, на Ляуне, у них станция. Одинокий немолодой человек оказался при деле и был рад сейчас нашей компании, пришедшей с дороги по узкой, заросшей черемухой тропке. Мы пили кофе, говорили с учеными. В какой-то момент разговора хозяин поманил нас с Альмой (нашей переводчицей) к себе на скамейку.

— Ваше имя напомнило мне одного человека…

Наспех, боясь отстать от нашей компании, я записал рассказ — частицу жизни встречного человека.

В семье Онслонов было тринадцать детей. Семь сыновей — Аре, Осмунд, Онун, Адольф, Уляус, Уляв, Франц — и шесть дочерей — Кристине, Анна, Мария, Марта, Гюдрун, Сигне. У каждого брата было свое занятие. Двое рыбачили, двое охотились, пятый по возрасту Уляус был плотником — строил в горах такие вот домики.

Я спросил: «Много ли выстроил?» Уляус помолчал с минуту, прикидывая в уме.

— Восемнадцать. Все целы. Я работал на совесть.

Вместе братья собирались на этом «семейном озере», удили рыбу, косили сено, зимой ходили на лыжах. Тут, на озере, застало их известие о войне. Три младших брата сразу ушли в партизаны. Поручение у них было простое: относить в глухую избушку в горах телеграфисту сообщения в Лондон и приносить в деревню ответы. Немцы выследили братьев и всех троих отправили сначала в портовый Кристиансанн, потом в лагерь под Осло, а затем в Дахау.

— Из троих я остался один. Уляв и Франц погибли. Я видел черный дым крематория. С ума не сошел потому только, что думал об этом вот озере. Старался все время думать о нем. Об этих кувшинках, о кругах по воде от рыб. Я был скелетом и вернулся сюда калекой. Сил хватило только держать в руках удочку. Но рыбы в озере вот не стало… Да, забыл самое главное, — спохватился старик, — в лагере знал я вашего парня с Волги. Звали Василий. Хорошо помню имя. Он был такой же скелет, как и я, но держался бодрее всех. Однажды он споткнулся, когда вели на работу, и подняться уже не мог…

Мой собеседник помолчал, прислушиваясь к тревожному крику птицы за ольхами. День был ветреный. По воде бежала мелкая рябь. У домика на флагштоке хлопал нарядный флаг.

— И еще вы должны знать, — сказал Уляус, когда нам с Альмой уже надо было спешить к автобусу. — Вы должны знать: тут, в горах, немцы держали русских пленных. Расстрелы, голод, каторжная работа. Норвежцы, чем могли, помогали вашим людям. Немцы повсюду расклеили надписи: «За помощь русским — расстрел». Все равно помогали. И ни один норвежец не выдал русских, если им удавалось бежать.

Мы тепло попрощались с хозяином озера. С дороги домик и воду было уже не видно. Повыше елей краснела полоска флага, который Уляус Онслон поднял к приезду гостей.

Великие

Прощаясь с Осло, я забежал в лавку купить что-либо на память, но не купил. «Карманные деньги» в пяти зеленых бумажках показались мне интереснее безделушек, предназначенных для туристов. Они лежат сейчас на столе рядом с норвежскими картами, фотопленкой, фигуркой викинга в шлеме (подарок друга), записными книжками, газетными вырезками, и я с любопытством разглядываю в увеличительное стекло лица на этих бумажках.

На одной — поэт Вергеланн, на другой — драматург Бьёрнсон, на третьей — драматург Ибсен, на четвертой — самой ходовой бумажке в пять крон — путешественник Нансен. Эти люди — гордость Норвегии. Но для всех, кем гордятся в этой стране, в ходящей по рукам «галерее» места далеко не хватило. Композитор Григ, живописец Мунк, скульптор Вигеланн, путешественник Амундсен, наш современник Тур Хейердал…

«Не бросили за борт» норвежцы и Гамсуна. Книги его издаются. И он остался, конечно, великим писателем. Но в галерею почета его не поставишь.

Ни один народ талантами не обделен. Но то, что создано в Норвегии к концу XIX века, сразу было замечено и признано миром. Энгельс писал: «Норвегия пережила такой подъем в области литературы, каким не может похвалиться за этот период ни одна страна, кроме России».

У нас великих норвежцев знают достаточно хорошо. Но стоит напомнить: один из них жил недавно, был другом нашей страны, и, возможно, есть люди, обязанные жизнью этому норвежцу. Имя его Фритьоф Нансен.

Это был подлинно великий человек. И если бы кто-нибудь из начинающих жизненный путь попросил назвать образец человека для подражания, Фритьоф Нансен должен быть назван одним из первых.

О Нансене много написано. (Нелишне было бы кое-что издать заново специально для молодежи.) Тут же уместно для привлечения внимания к книгам о Нансене упомянуть лишь отдельные характерные черточки жизни, которой гордятся норвежцы и которой может гордиться все человечество.

Первым заметным шагом его биографии является необычный поход на лыжах. Молодой Нансен решил пересечь Гренландию. Норвежцы всегда отличались страстью к рискованным странствиям. Но тут все были единодушны: это невыполнимо. Даже газеты, обычно потакающие сенсациям, на этот раз написали: «Было бы преступлением оказать поддержку самоубийце».

Нансен пересек Гренландию на лыжах. На это ему и его другу-спутнику Свердрупу понадобилось сорок два дня. Последующие его достижения в спорте показали, что этот успех не был счастливой случайностью. За свою жизнь Нансен двенадцать раз завоевывал титул чемпиона Норвегии по лыжам, был чемпионом мира по бегу на коньках. Однако спорт сам по себе его привлекал постольку, поскольку «главное — иметь тренированное, выносливое тело для жизни и для работы».

Он был биологом. Докторскую степень защитил за четыре дня до гренландского перехода. Целеустремленность и трудолюбие были у Нансена поразительные. Получив золотую медаль за одну из первых своих работ, он настоял, чтобы исполнили эту медаль из бронзы, а разницу в стоимости выдали ему деньгами. На эти деньги он напряженно несколько месяцев проработал на биостанции Средиземного моря. Его перу принадлежит много блестящих работ о жизни вод. Он был профессором-океанографом, был талантливым художником, был прекрасным организатором. И все это вместе объединял еще и талант исследователя-первопроходца.

Авторитет его в этих делах был так велик, что правительство немедленно отозвалось на его просьбу построить корабль для плавания в Северном океане. Он сам наблюдал за строительством корабля. Настоял, чтобы он был деревянным. Его желанием было дать ему имя «Фрам», что по-норвежски значит «вперед».

Умелые моряки разных профессий считали за честь предложить себя в спутники Нансену хотя бы в качестве кочегара или матроса.

Я видел «Фрам», стоящий сейчас на вечном приколе под музейной крышей, ходил по палубе, заглядывал в трюм, где все сохранилось в том виде, как было при знаменитых походах. Видел пожелтевшие фотографии торжественных проводов и ликующих встреч корабля. В первое плавание Нансен уходил уже национальным героем. После трех лет скитаний во льдах («Фрам» достиг тогда широт, где человек никогда еще не бывал) и после трех лет безвестности (радио не было) слава его стала всемирной.

Ромен Роллан, понимавший толк в людях, назвал Нансена «европейским героем нашего времени». Чехов, столь же высоко ценивший Пржевальского, преклонявшийся перед мужеством путешественников-первопроходцев, глубоко симпатизировал личности благородного норвежца. Нансен для Чехова был воплощением его идеала: в человеке все должно быть прекрасно — лицо, одежда, поступки. Чехов решил даже написать пьесу «о людях во льдах». Для «вхождения в материал» был разработан план поездки в Норвегию. Найдены были спутники-переводчики, назначены сроки поездки (осень года). Но болезнь рассудила иначе. Лето унесло Чехова.

Нансену в это время было сорок три года. Он прожил еще двадцать семь лет. И это не были годы почивания на лаврах. Неустанный труд, участие в подготовке новых экспедиций «Фрама» (Нансен благородно уступил возможность бороться за достижение Южного полюса Амундсену), новый поход по Ледовитому океану в устье нашего Енисея…

Норвежцы предложили Нансену стать королем. Он отказался полушутя-полусерьезно: «Я атеист. А король по конституции должен быть человеком верующим».

В нашей стране Нансен был несколько раз по делам путешествий. «Я полюбил эту огромную страну… с ее обширными равнинами, горами и долинами». Сибири он предсказал великое будущее и в году считал, что это будущее недалеко.

А в году, во время страшного голода после засухи и разрухи, Нансен приехал в Поволжье, чтобы увидеть, как и чем помочь голодающим. Его именем, энергией, его благородством и бескорыстием был освящен хлеб, купленный на жертвенные деньги. Сам он,? ни минуты не колеблясь, потратил на помощь голодающим волжанам полученную в году Нобелевскую премию мира ( тысячи крон золотом).

Любопытно, что соратником Нансена в благородной помощи России в трудное время был Отто Свердруп, тот самый, с которым Нансен пересек на лыжах Гренландию…

Таким был норвежец, воплотивший в себе все лучшее, что есть у народа его страны, считавший главным своим назначением в жизни сближать народы уважением друг к другу. На родине есть ему памятники. Я думаю, и на Волге памятник Нансену был бы очень уместен.

«Плавать по морю необходимо»

…После ужина он расстелил на столе карту, разгладил ее жилистыми руками и оглядел нас добрыми, слезящимися глазами:

— Плавать по морю необходимо…

Я попросил Альму перевести ему окончание знаменитого изречения: «Жить не так уже необходимо». Старик встрепенулся.

— А вы откуда это знаете?

Так началась беседа о море, о моряках-норвежцах, о том, что в этих местах море всегда было главным кормильцем и что плавать по морю было в самом деле необходимо. Мы расспрашивали, старик посасывал трубочку и отвечал спокойно, неторопливо, напомнив мне знакомого капитана, который говаривал: «Милый, я так много видел, что мне и врать не надо».

Но оказалось, Свейн Муляуг, которого мы посчитали за старого капитана, сам никогда не плавал. Мать почему-то не захотела, чтобы сын, как все в роду, сделался моряком. Возможно, другой кто-нибудь сбежал бы попросту на корабль. Но он не ослушался матери, однако и моря не разлюбил. Он взялся изучать море и жизнь моряков и так преуспел, что, когда освободилось очень почетное место директора Морского музея в Осло, все решили справедливо пригласить на это место Свейна Муляуга.

Нам шепнули: «Нет в Норвегии человека, который лучше бы знал историю мореплавания, жизнь моряков, все, что связано с кораблями и странствиями». Старик прилетел из Осло, чтобы встретиться с нами и показать древнюю часть морского пути, превращенную теперь в заповедную зону.

Утром Свейн Муляуг повел нас на маленький катерок, и вместе с ним мы целый день плыли вдоль побережья южной части Норвегии среди островов, маяков, весельных, парусных и моторных судов — попутных и встречных. Было ветрено, но старик ничего не надел сверх синей полотняной рубашки и не покрыл голову. Он посасывал крючковатую трубку, махал узнававшим его матросам и хвалил капитана нашего катерка: «Хороший моряк — осторожный моряк».

И конечно, старик рассказывал обо всем, что медленно проплывало по сторонам, — о древних могилах норвежцев, грудой камней темневших на берегу («Им четыре тысячи лет!»), о самом старом в здешних местах путевом знаке под названием «солдат», о мастерстве лоцманов, проводивших суда по лабиринту скал, о местах, где чаще всего терпели бедствия корабли.

Старик знал, на каком острове лучше всего вырастают травы на сено, где держат пчел, из какого местечка вышло больше всего капитанов, где издревле делают лодки, где шьют паруса, где лучше ловится рыба. Указав на один из поселков, старик сказал: «Отсюда во время блокады на обычной весельной лодке тайно ходили в Англию за зерном».

— Плавать по морю необходимо, — улыбнулся хранитель морской истории, когда мы прощались с ним на причале в Кристиансанне. На мой вопрос, в какую часть Морского музея надо прийти в первую очередь, старик сказал: «Идите сначала к «драконам»».

…Не знаю, есть ли изделия рук человеческих более совершенные, чем эти знаменитые лодки. Даже не на воде, а под музейной крышей, на металлическом основании, они выглядят сказочными птицами, и просто не верится, что все это было сработано топором, пролежало в земле тысячу лет и что на этой дубовой лодке длинным путем «из варяг в греки» плавали, возможно, и по Днепру. И именно на такой лодке (под парусом и на веслах) удачливый норманн Лайф Эриксон достиг с друзьями Винланда (Виноградной земли), названной позже Америкой.

В музее есть экспонаты, по которым можно проследить развитие мореходных средств от долбленок и лодок из шкур лося до легендарного деревянного «Фрама». Лодки «драконы» в этой истории — особая веха. Именно эти суда прославили норманнов, сделали доступными им дальние страны и утвердили как моряков-воинов.

Дело в том, что лодка типа «дракон» отличалась от всего, что делалось человеком для плавания раньше. У «дракона» был киль — днище лодки плавно переходило в высокий гребень, сообщая судну устойчивость, быстроходность, возможность ловко им управлять. Изобретение норманнов сразу дало им невиданные преимущества, понять которые можно сегодня, сравнив, например, самолет винтовой с реактивным. Лодка норманнов с тридцатью гребцами и бывалым умелым кормчим не знала пределов странствий, была надежна во всех делах: торговых, военных, первопроходских.

Появление «драконов» относится к XIII веку. И сразу на многие годы норвежцы сделались властелинами водных дорог. «Тридцать витязей прекрасных» были отважными, дерзкими и выносливыми воинами. Появление лодки с норманнами заставляло трепетать жителей прибрежных поселков и городков. В хрониках сохранилась молитва, утвержденная римским престолом: «Господи, сохрани нас от ярости норманнов!» Ярость, с какой нападали и дрались команды «драконов», всех устрашала. Сами воители говорили: «Даже собака не должна залаять нам вслед». Выносливые, дерзкие, способные на своих лодках догнать любого и уйти без помехи, если силы были неравными, они к тому же и не страшились смерти. Старость не почиталась, а смерть в постели считалась постыдной. Странствия с окончанием жизни в бою были идеалом людей, вошедших в историю под названием викингов (славяне их называли «витязями» и «варягами»).

Наши предки умели, как видно, ладить с варягами. Справедливости ради надо сказать, варяги-воины одновременно были и оборотистыми торговцами, умевшими, где надо, не грабить, а меняться товаром по справедливости. Слово «витязь» в нашем языке имееФ ясный оттенок доблести, а «варяг» понимается как чужеземец, но терпимый и, если верить легенде, как будто даже желанный. В истории отношений Руси и норманнов есть любопытный факт «породнения»: король Харальд III (до того как сесть на престол, ходил в странствия викингом), побывав на Руси, женился на дочери киевского князя Ярослава Мудрого…

Уже вернувшись из Осло, я пошел в Третьяковку с единственной целью — постоять у картины «Заморские гости», писанной Рерихом. Я и раньше любил этот холст, пронизанный синью. Море. Небо. Остров. И большая нарядная лодка, под парусом, со щитами по борту, приближается к берегу. Теперь я глядел с особенным интересом на «заморских гостей». Несомненно, это варяги-викинги («викинг» — человек из залива, «вик» — по-норвежски «залив») и так на воде выглядели легендарные лодки «драконы».

Форма и очертания этих лодок, надо думать, были известны всегда. Но сто с небольшим лет назад при раскопке кургана норвежцы обнаружили лодку, пролежавшую в земле тысячу лет. Потом еще одну откопали. А семьдесят лет назад обнаружен «дракон», сохранившийся полностью. Крепость дуба и удачная почва (торфяник) сберегли для нас мореходный снаряд тысячелетней давности.

Вождей язычники-викинги погребали в знаменитых своих кораблях, положив туда все, что усопшему будет надо в новой жизни. (В сохранившемся корабле обнаружили сани, телегу, лыжи, домашнюю утварь, зерно. Все это видишь в музее.)

Могла ли беспалубная весельно-парусная, пусть и большая, лодка норвежцев одолеть Атлантический океан и добраться в Америку? На этот счет было много сомнений. В году норвежцы их рассеяли. К открытию в Чикаго всемирной выставки они построили точную копию лодки, найденной при раскопках. Смелые люди под парусом и на веслах решили повторить одиссею Лайфа Эриксона. И она полностью удалась — ладья дошла до Чикаго! Наглядно и убедительно доказаны были не только превосходные качества древних лодок, но и не растерянное с годами умение викингов-мореходов.

Само слово «викинг» стало символом смелого странствия. И не случайно ведь легендарный корабль российского флота назывался «Варягом», а в наши дни словом «викинг» (на американский лад «вайкинг») был назван космический аппарат — путешественник к Марсу. Для самих норвежцев в этом слове призыв: плавать по морю необходимо! Совершенно необходимо, потому что море подходит тут прямо к порогу дома.

К очерку Василия Пескова«НОРВЕЖСКИЕ КАМУШКИ»

_{Картинки Норвегии. На этих трех снимках — уголки Осло. Вид на город со стороны порта, гвардеец у резиденции короля и улочка на окраине в первый день сентября.}

_{Вид на город у фиорда}

_{Этот музей известен всему миру. Под крышей специально сооруженного павильона хранится прославленный «Фрам» Фритьофа Нансена. Хранятся в музее также знаменитые лодки викингов и плот, на котором путешествовал Тур Хейердал}

_{Характерный пейзаж Норвегии — это скалы и море. Море причудливыми языками вдастся в каменистую землю, а скалы уходят далеко в море островами и полуостровами. Норвежский берег на карте — сплошное кружево. Бесчисленные сигнальные знаки указывают моряку путь в этом лабиринте воды и камня. Домики на берегу моря}

Арнольд Пушкарь
ПО СЛЕДАМ БЕРИНГА

Очерк

Художник В. Захарченко

Фото автора

В году исполнилось лет плавания бота «Св. архангел Гавриил» у самых дальних северо-восточных берегов России, закончившегося выдающимся географическим открытием. Этой морской экспедицией, обнаружившей пролив между Азией и Америкой, руководил Витус Беринг. Его имя кроме пролива носят мысы на Чукотке и в Охотском море, залив на Аляске и море, омывающее берега Камчатки, Чукотки, северо-западное побережье Америки. Его открытие, о котором написаны сотни трудов, и поныне вызывает споры. Снова и снова историки и моряки листают страницы летописи славного похода.

…24 января года обоз из 25 саней с необходимым для постройки кораблей снаряжением медленно двинулся из Санкт-Петербурга. Везли два десятипудовых якоря, толстые канаты, парусину, пищали и фальконеты, продовольствие. Так началась Первая Камчатская экспедиция, которую возглавил Беринг. Датчанин по рождению, он 38 лет, то есть всю сознательную жизнь, отдал русскому флоту. Храбрый, скромный и исполнительный офицер, он «делал свои кампании» на Азовском, Белом и Балтийском морях. Ему-то Петр I и предложил в последний год своего правления: «…на Камчатке или в другом тамож месте сделать один или два бота с палубами. На оных ботах возле земли, которая идет на Норд… искать, где оная сошлась с Америкой». К тому времени «отписка» Семена Дежнева, первым установившего, что между Чукоткой и Аляской есть пролив, затерялась в канцелярии Якутского воеводства. Потому-то в инструкции, написанной Петром Великим за три недели до смерти, перед Берингом и ставилась задача искать место соединения Азии с Америкой. Помимо этого экспедиция должна была нанести на карту дальневосточные окраины, установить возможность торговых отношений с соседними странами.

Помощником многоопытного Беринга был назначен летний лейтенант Алексей Чириков. Он учился в навигационной школе в Москве, а потом был переведен в Морскую академию в Петербурге, созданную для подготовки офицеров флота. Окончил ее с отличием и через год стал здесь же преподавателем. Сам Петр знал и высоко ценил способности Чирикова, потому-то произвел его в лейтенанты и назначил в экспедицию. По оценке Адмиралтейств-коллегий, «показал себя тщательным и исправным, как надлежит искусному морскому офицеру», и, когда был издан указ об организации Второй Камчатской экспедиции, Чириков вновь был назначен помощником Беринга. Имя Чирикова, как и имя Беринга, увековечено на карте северо-восточной части Тихого океана.

_{По маршруту 1-й экспедиции Витуса Беринга (– гг.)}

Лишь через три года, преодолев десять тысяч километров бездорожья и испытав всевозможные лишения, отряд Беринга пришел в Охотск на берег Тихого океана, а потом на Камчатку. Как записано в «Юрнале бытности в Камчатской экспедиции мичмана Петра Чаплина», 4 апреля года в Нижне-Камчатском остроге состоялось торжество «В 9-м часу пополудни, собрав всех служителей и мастеровых людей, учиня молитву, заложили бот». Главным строителем был «ученик ботового дела» Федор Козлов. Деревянный набор судна скрепляли гвоздями. При длине 18 и ширине 6 метров бот имел осадку в 2,3 метра, оснащен был двумя девятипудовыми якорями, парусами, несколькими фальконетами. В июне бот, который нарекли именем «Святой архангел Гавриил», был готов. 13 июля года «Св. Гавриил», на борту которого было 44 человека, в том числе Беринг, лейтенанты Чириков и Шпанберг, мичман Чаплин, взяв курс на север, двинулся вдоль берегов Камчатки.

Плавание продолжалось лишь полтора месяца, но имело огромное значение. Беринг и его спутники, пройдя из Тихого океана в Ледовитый, открыли пролив, разделяющий два континента, и нанесли на карту северовосточное побережье Азии от устья реки Камчатки до мыса Дежнева. К сожалению, когда «Св. Гавриил» вошел в пролив, как здесь часто бывает, стояла туманная погода и американского берега не было видно. Беринг спешил закончить экспедицию до наступления зимы, поэтому, выйдя в Ледовитый океан и убедившись, что азиатский берег круто поворачивает на запад, посчитал свою задачу выполненной, несмотря на возражения Чирикова и других участников офицерского совета.

В году в газете «Санкт-Петербургские ведомости» было напечатано со ссылкой на Беринга сообщение о том, что «подлинно северо-восточный проезд имеется, таким образом… из Лены, ежели бы в северной стране лед не препятствовал, водяным путем до Камчатки и тако далее до Япона, Хины и Ост-Индии доехать возможно б было». Это первое печатное сообщение о существовании пролива между Азией и Америкой.

С той поры минуло два с половиной столетия. И хотя изучением плавания Беринга занимались такие выдающиеся мореплаватели, как Сарычев, Кук, Крузенштерн, Головин, Литке, Макаров, и многие исследователи-историки, до сих пор не было единого мнения о том, что оно дало географической науке. Споры вызывались именно тем, что Беринг и его штурманы из-за тумана не видели берегов Америки, а некоторые историки утверждают, что не видели и азиатского берега.

Как известно, Джеймс Кук, побывавший в этих водах полвека спустя, высоко оценил результаты экспедиции Беринга. Он писал: «Отдавая должное памяти Беринга, я могу сказать, что он очень хорошо нанес на карту берега, определив координаты с точностью, которую при его возможностях трудно было бы ожидать». Спутники Кука Форстер и Кинг в знак признания трудов Беринга дали его имя проливу между Азией и Америкой.

Экспедиция Федора Литке, пользовавшаяся вахтенным журналом «Св. Гавриила», также подтвердила открытие Беринга. И все же находятся различного рода скептики. Они ссылаются, в частности, на то, что «шханечный журнал» «Св. Гавриила», выдержки из которого печатались в прошлом веке, в наше время считается утерянным. Некоторые авторы сомневались, существовал ли он вообще.

Да, существовал! Это неопровержимо доказал владивостокский историк Аркадий Александрович Сопоцко. Штурман по образованию, он увлекся историей морского флота, много лет изучал судовые документы экспедиций и отыскал в архивах подлинный журнал плаваний «Св. Гавриила» в и годах.

Вахтенный журнал, который раньше назывался «дневной запиской», «шханечным журналом», — это основной судовой документ. В него пунктуально заносится все достойное упоминания. Естественно, в нем скрупулезно отмечается пройденный кораблем путь, приводятся сведения о побережье и островах, возле которых проходило судно, о морских животных и птицах, о местном населении и т. д.

В Центральном государственном архиве Военно-Морского Флота хранится более ста тысяч вахтенных журналов кораблей русского флота начиная с года, есть они и в архиве Академии наук СССР.

Сотни старинных судовых документов побывали в руках Аркадия Сопоцко, прежде чем он обратил внимание на дневник мичмана Чаплина. Лишь начало этого документа было личным дневником, а дальше он представлял собой шханечный журнал, который вели Чаплин и Чириков во время плаваний в – годах.

И российский сенат, и многие исследователи позднее упрекали Беринга в том, что, отправившись на поиски Америки, он так и не нашел ее. На самом деле экспедиция преследовала не только те цели, о которых говорилось в официальной инструкции. Восстановленный Сопоцко по записям в журнале и проложенный на 25 современных морских картах маршрут «Св. Гавриила» показал, что экспедиция не только открыла Берингов пролив, но и описала побережье Камчатки, северные острова Курильской гряды. Наконец был развеян миф о существовании легендарных земель Гамы и Компании и составлена первая научная карта северо-восточного побережья Азии.

Но почему же об этом не знали исследователи прошлого? Дело в том, что судовые документы многих экспедиций считались секретными и не были доступны для изучения. Шханечные журналы XVIII века лишь в известной мере использовались в качестве справочного материала мореплавателями XIX века. Так, спустя много лет после плавания Беринга его журналы попали в руки Литке, а позже Сарычева, Коцебу, Головнина. Потом журналы Беринга потеряли практическую ценность и были забыты.

Стоит ли говорить, какой ущерб приоритету русских путешественников наносило то, что их журналы держались в тайне! Только по этой причине на морских картах появились английские названия земель, которые первыми посетили наши моряки.

Изучая старинные вахтенные журналы, Сопоцко сумел отыскать редчайшие сведения, позволяющие установить наш приоритет в открытии многих земель. В публикациях нашего времени обычно указывалось около десяти географических пунктов, открытых Берингом. В шханечном журнале «Св. Гавриила» только на пути от устья реки Камчатки до мыса Дежнева указано 48 открытий.

Чтобы окончательно доказать открытия Беринга, надо было, выражаясь современным языком, смоделировать его плавание, причем в условиях наиболее близких к условиям той поры. Эту идею поддержали руководители Приморского филиала Географического общества СССР Е. Краснов и Б. Сушков. Нашлись энтузиасты для организации такого плавания. Это преподаватели и курсанты Дальневосточного высшего инженерного морского училища, которое недаром носит имя одного из самых предприимчивых и отважных мореплавателей — Г. И. Невельского.

Еще в году начался цикл плаваний на яхтах «Родина» и «Россия» по маршрутам Невельского. В училище установилась традиция — ежегодно устраивать чтения Невельского, на которых подводятся итоги летних плаваний.

Особенно оживился интерес к этим плаваниям, когда А. Сопоцко нашел журнал Беринга. Теперь помимо спортивного интереса появилась цель — подтвердить приоритет его открытий.

_{Капитан яхты «Россия» В. Б. Манн}

И вот через лет после знаменитого плавания таким же июльским днем из Усть-Камчатска, где командор строил свой бот «Св. Гавриил», вышли два маленьких парусных суденышка — «Родина» и «Россия», казавшиеся хрупкими скорлупками по сравнению со стоявшими на рейде современными кораблями. А между тем им предстоял неблизкий и нелегкий даже для стальных гигантов путь — в холодный, туманный и мелководный Берингов пролив, к Полярному кругу, куда уже давно не наведывались суда под парусами.

Так началась экспедиция по моделированию плавания Беринга. Она располагала фотокопией шханечного журнала «Св. Гавриила» и картой Беринга. Задача состояла в том, чтобы пройти по маршруту экспедиции Беринга, подтвердить приоритет Первой Камчатской экспедиции в ряде географических открытий, изучить условия плавания парусного судна в северных широтах при сильной качке с навигационными приборами XVIII века, провести медико-биологические наблюдения.

При этом были использованы две морские яхты класса «Л-6» водоизмещением 6,5 тонны и длиной 12,5 метра (на 6 метров короче, чем «Св. Гавриил»). А по удобствам яхты даже уступали судну той поры, поскольку не имели кают и печей для обогревания — и приготовления пищи. Зато участники экспедиции прошли хорошую морскую и штурманскую подготовку. В ее составе было четыре инженера-судоводителя и три яхтенных капитана. Капитаном «Родины» и начальником экспедиции был кандидат наук, доцент училища, опытный спортсмен-парусник Леонид Константинович Лысенко, капитаном «России» — старший преподаватель Владимир Борисович Манн. В плавании участвовали также сотрудник училища В. Колованов, недавние выпускники бывалые яхтсмены А. Медведев, В. Бехтерев, курсанты М. Войтенко, Е. Панкратов, А. Винокуров, М. Узикаев, А. Желудков.

Вот что рассказывают организаторы и участники экспедиции:

Аркадий Сопоцко. Интересно отметить, что Алексей Чириков был преподавателем Морской академии, а Чаплин — гардемарином, который как бы проходил стажировку. Так формировались и другие экспедиции той поры. Таким образом, — состав нынешней экспедиции из преподавателей и курсантов морского училища отражает давнюю традицию.

Из документов известно, что бот «Св. Гавриил» был построен в Нижне-Камчатском остроге. Река подмыла здесь берег, но все же удалось найти корабельные гвозди, монеты, нательный крест и другие предметы первой половины XVIII века.

В бухте Провидения установили мемориальную доску в память летия Первой Камчатской экспедиции.

Карта тех мест сама рассказывает об истории этой суровой земли. Вот мыс Дежнева (Восточный). Он прошел здесь первым. Вот мыс Сердце-Камень, названный так еще казаками-землепроходцами за форму, напоминающую сердце. Залив Лаврентия окрестили спутники Кука. Вот Берингово море… Немного найдется путешественников, чьи имена носят моря.

Когда яхты вышли из Усть-Камчатска и взяли курс на северо-восток, погода была плохой, как и два с половиной столетия назад. Уже через два часа яхты потеряли друг друга из виду, лишь связывались по радио и встречались в заранее намеченных точках у побережья. На обеих яхтах были фотокопии шханечного журнала и современные карты, на которых заранее был проложен курс «Св. Гавриила», указаны пеленги географических пунктов и намечено около сорока точек, которые предстояло посетить. В каждой из них сопоставлялась наблюдаемая картина с записями в журнале.

Например, в журнале записано, что 17 июля года в 6 часов 30 минут вечера видна была «гора, белеющая от снега». Заняв положение «Св. Гавриила» по пеленгам Беринга, экипаж «Родины» также обнаружил гору, и на этот раз покрытую снегом. В журнале Беринга записано также, что он и его моряки видели между мысами Низкий и Озерный столовые горы. Так был обнаружен неизвестный ранее факт открытия Берингом полуострова Озерного. Помимо этого моряки «Родины» и «России» доказали, что именно он впервые описал горы Покнав и Многовершинную.

Есть свидетельство, что Чириков с матросами высаживался в бухте Преображения, чтобы наполнить 20 бочек водой. Он видел покинутое чукчами селение. И вот «Родина» и «Россия» стали в этой бухте на якорь. Высадившись на берег, моряки расспросили местных жителей. С горы по густым куртинам травы определили, где стояли когда-то яранги. Нашли под слоем мха очаги, выложенные камнем, изделия из китовых костей. А вот и ручей, из которого Чириков наполнял бочки. В нем и сейчас отличная на вкус прозрачная вода. И так много раз за время плавания: совпадали не только цифры, подтверждался и словесный портрет местности.

_{«Родина» входит в бухту Провидения}

_{Яхта «Россия» в открытом море}

Участники экспедиции на каждом шагу убеждались в том, что люди, которые вели журнал, были настоящими моряками. Вот что позже писал о штурманских офицерах адмирал С. О. Макаров: «Им преимущественно обязаны мы за хорошие журналы. Они несут на себе это тяжелое бремя, и им принадлежит заслуга ведения записей, на которые всегда будет опираться наука».

Моделирование плавания «Св. Гавриила» показало исключительную точность определения координат, которые делали штурманы бота, и еще раз подтвердило важность открытий Первой Камчатской экспедиции.

Алексей Медведев. Раньше мы знали о них лишь из книг. А пройдя по их следам, почувствовали настоящее уважение к ним. Терпели они и холод, и голод, и смертельную опасность.

Как и Беринг с его спутниками, мы видели множество птиц и морских зверей. Вблизи от устья реки в море бревнами лежали киты. Видимо, в струях пресной воды у них отпадали от тела ракушки. Однажды прямо под бортом — рукой можно было потрогать — всплыл серый кит, выбросил фонтан, обдав моряков…

Моделируя плавание далеких предков, современные моряки испытывали и тяготы, которые выпали на долю первопроходцев. Они были отлично экипированы и подготовлены к плаванию в высоких широтах, но стихия есть стихия. И Север есть Север. Он не стал ни теплее, ни покладистее за два с половиной века.

Прогноз, который дали на встретившемся в пути траулере «Математик», не сулил ничего плохого, но ветер вскоре посвежел, засвистел в снастях, море покрылось пеной, и в считанные часы разыгрался девятибалльный шторм. Море бушевало, температура воздуха упала до 4–6 градусов. Моряки были одеты в шерстяное водолазное белье, свитеры, меховые куртки, а поверх них в штормовые робы. И все-таки сырость заползала внутрь. Те, кто находился наверху, здорово продрогли. Не лучше было и в кубрике, расположенном ниже ватерлинии, ведь температура забортной воды была еще холоднее.

Аркадий Сопоцко. В такой шторм даже пароходы не выпускают в море, а они пошли.

Леонид Лысенко. У нас не было другого выхода. Лучше бы, конечно, зайти в бухту Лаврова и переждать шторм, и мы пытались это сделать, подошли мили на полторы. Но у берега ходили огромные волны с гребнями, и яхты с их двухметровой осадкой, без двигателей могло разбить о морское дно.

Алексей Медведев. Мы знали, что в бухте будет спокойно. Но идти туда значило рисковать судном и успехом экспедиции. Уходить в море тоже было рискованно, ведь мы не предполагали, какой силы достигнет шторм и сколько часов или дней продлится.

Леонид Лысенко. Да, была критическая ситуация. Но после того как яхту несколько раз накрыло волной, я все-таки решил уйти в море, ведь парусная яхта обручена с морем. Зарифили паруса, оставив самый минимум, чтобы только держаться против волны…

Алексей Медведев. Мы согласились с этим.

Леонид Лысенко. В критических ситуациях споров и не должно быть. Капитан может выслушать членов экипажа, но решение принимает только он. Он один. Это накладывает большую ответственность, ведь в критические минуты от этого решения часто зависит судьба корабля и команды, а его надо принимать в считанные минуты.

Аркадий Сопоцко. Кстати, когда Беринг принимал решение о том, чтобы покинуть воды Ледовитого океана, он пригласил всех офицеров, попросил их свое мнение изложить письменно и запечатать в конверт. Так что и это — в духе флотских традиций.

_{Венок Берингу и его спутникам. Берингов пролив}

_{Старинные предметы, корабельные гвозди, Берингов пролив найденные на дне бухты}

Итак, море было сплошь покрыто пеной. Ветер ревел. Лысенко и Медведев, бессменно находившиеся наверху, вымокли до нитки. Тридцать часов шло единоборство со стихией. О горячей пище и речи быть не могло. На «России» смыло спасательный плот, и, чтобы подобрать его, Владимир Борисович Манн начал лавировать среди волн.

Владимир Манн. Зато 18 —летние курсанты, из которых состоял мой экипаж, поняли, что наша скорлупка выдерживает любой шторм и что можно плавать в тумане без локатора. До этого они верили в силу техники, теперь поверили во всемогущество человеческого духа.

Были штормы и туманы. И все-таки самым драматичным было время, когда шли проливом. День, второй, третий… а видимости нет и нет. Туман скрывал оба берега: и азиатский и американский. Лишь иногда в разрывах показывался левый берег, и моряки торопились сделать определения.

Так, в тумане, точно повторяя курс Беринга, который вел здесь «Св. Гавриил» зигзагами, упорно отыскивая берега, стараясь как можно точнее выполнить инструкцию, достигли 67 градусов 24 минуты северной широты. В этой точке, как записано в шханечном журнале, «господин капитан объявил, что надлежит ему во исполнение указа возвратиться, и, поворотив бот, приказал держать на юго-восток».

А берегов Америки по-прежнему не было видно. И таким образом, главная цель экспедиции — своими глазами увидеть оба берега пролива — не была выполнена.

Из рассказов местных жителей члены экспедиции знали, что ненастный южный ветер с дождем и туманом дует несколько дней, потом наступает затишье, погода улучшается, и через некоторое время ветер заходит с севера. Надеясь на это, флагман дал радиограмму руководителям экспедиции — начальнику училища М. Гаврюку и председателю отдела Географического общества Е. Краснову, что наблюдения выполнить пока не удалось, и попросил разрешения задержаться в проливе.

Разрешение было получено. Не прошло и двух дней, как прогноз охотников-чукчей оправдался: ветер утих, открылась даль, и моряки, как когда-то русский мореплаватель Отто Коцебу, увидели все мысы и горы, которые значились в журнале. Теперь с точки, где находился когда-то «Св. Гавриил», отлично был виден поворот Азиатского материка на запад, вплоть до мыса Сердце-Камень, и, что особенно важно для экспедиции, показались вершины полуострова Сьюард в Америке. В 9 часов утра на фоне низких гор ясно различили приметную вершину Кейп.

Итак, главная задача была выполнена. Вместе с ясной погодой пришла ясность и в двухсотлетнем споре. Полностью опровергнуты аргументы тех историков, которые утверждали, что Беринг не открыл пролива, доказан бесспорный приоритет русских мореплавателей во многих свершениях.