Как Покер И Другие Азартные Игры Спасают Нашу Планету

ВАЛЬДЕМАР ЛЫСЯК

ИМПЕРАТОРСКИЙ ПОКЕР

Waldemar Łysiak – Cesarski poker

(переиздание , wydawnictwo: Nobilis)

Перевод: Марченко Владимир Борисович,

"По словам Макиавелли, мир – это партия игры, и повелители, принимая в ней участие, не желают, чтобы их обманули, так что они сами должны знать способы обмана".

(Фридрих Великий в "Анти-Макиавелли")

ВСТУПЛЕНИЕ

или же три презентации:

ПРЕЗЕНТАЦИЯ ПОКЕРА

Покер, чего, похоже, никто оспаривать не станет, во всяком случае, не должен – обладает тем преимуществом над множеством других карточных развлечений, что допускает возможность своеобразного обмана, который элегантно называется блефом. Но при всем уважении к привлекательности данного шанса, следует заметить, что одновременно он является и наибольшим недостатком покера, ибо легализирует нечто такое, что в случае совершенно иных игр притягивает к себе намного сильнее, поскольку это "нечто" запрещено. Представленный выше трюизм прошу рассматривать в качестве самого банального "входа в открытую" в начинающийся ниже рассказ.

Покер, правила которого были разработаны четырьмя башковитыми янки (Темплар, Флоренс, Келлер и Шенк), родился во второй половине прошлого столетия. Здесь, понятное дело, речь идет о карточной игре. Политический покер настолько же стар, насколько стары достойные институции политики и дипломатии, следовательно, он на пару с лишним тысяч лет старше покера карточного.

Сколько же несравненных виртуозов блефа и мастерской "торговли" прогулялось по земле за все это время! И все это были игроки азартные, ибо, как верно заметил Бисмарк – агрессивная международная политика это "кровавая игра сил и азарта". Когда им осточертевало хамское размахивание мечами и топорами, они в антрактах усаживались за столик Мамы Истории, чтобы более культурным образом влиять на развитие цивилизации и готовить новые военные решения, без которых политический покер обойтись никак не может. Злые языки, утверждающие, будто бы столик принадлежал бордель-маме в шулерском притоне истории, забывают, что главным для каждого из этих великих игроков был общечеловеческий покой, людской мир без войн и пожарищ, та ничем не замутненная блаженная тишина между четырьмя стенами кабинета, в котором бы стоял только один письменный стол и единственный стул. Некоторые из них даже были близки к этой цели.

Из всех исторический покерных розыгрышей одним из наиболее интересных мне кажется тот, в котором приняли участие два великих императора: император французов Наполеон I и император Всея Руси Александр І. Играли они в течение определенной ограниченной эпохи, которая сейчас зовется наполеоновской. Ни долгой, ни короткой – ровнехонько пятнадцать годков. Именно об этой игре я и хочу рассказать. Но, прежде чем это сделать – я представлю обоих игроков.

ПРЕЗЕНТАЦИЯ ИГРОКОВ

Если говорить об императорских эмпиреях – оба обладали довольно низким и до настоящего времени не слишком ясным происхождением, это их общая черта.

Род Наполеона, который был сыном корсиканского адвоката Шарля (Карло) Буонапарте, ге­неалоги и придворные льстецы – по давней привычке генеалогов и придворных льстецов – выводили впоследствии (то есть, когда он уже сделался монархом и повелителем половины континента) от мно­гих знаменитых семейств, включая и самые древние. Конкретно же: от рода (gens) Ульпия и рода Юлия, которые поставляли императоров Риму и Константинополю; от давних королей Севера; от греческих Комнинов и даже от "Железной Маски" Людовика XIV, если упоминать только лишь самые блестящие стволы генеалогических древ^[1], которые подсовывали Наполеону под нос.

Первым был широко известный подлиза, французский посол во Флоренции, генерал Кларк. Вместо благодарности он услышал:

- Чушь! Мой род начинается с меня!

В году австрийский император, Франц Габсбург, желая доставить удовольствие своему зятю, одарил его очередными генеалогическими изысканиями Бонапарти (от рода, когда-то правя­щего в Тревизо), и вновь Наполеон ответил на это:

- Это ошибка. Мое дворянство начинается с Маренго!

Цитируемый ответ трудно посчитать салонным, поскольку именно под Маренго в году молодой генерал Бонапарте словно Тузик грелку порвал армию своего будущего тестя, после чего выбросил Габсбургов из Италии. Тем не менее, венские генеалоги (генеалоги и льстецы, как всем известно, люди терпеливые и упрямые) еще раз принесли ему генеалогические документы, доказы­вающие его родство с несколькими знаменитостями. На сей раз Наполеона это сильно достало, он бросил "бесценные документы" в огонь и рявкнул:

- Хватит уже! Запомните раз и навсегда, что мое дворянское происхождение родилось во мне на поле битвы! Я – Рудольф Габсбург моей семьи!

Впоследствии, в статье, опубликованной в парижском "Мониторе", он написал: "Всяческие ро­зыски подобного типа являются смешными, разве не жаль заниматься подобными глупостями в на­шем веке? Каждому, кто желает знать, когда появился род Бонапарте, я отвечаю: 18 брюмера"^[2]. Удиви­тельно даже, почему никто не посоветовал императору, что стоило бы решить уже раз и на­всегда: либо Маренго, либо 18 брюмера, чтобы никто уже и никогда не путался.

На самом деле (и это наиболее правдоподобная гипотеза) род "бога войны" был старинным патрицианским, а затем и дворянским итальянским родом, одним из многих, которые в эпоху средне­вековья носили гордое имя Боуонапарте. Происхождение этой фамилии также пробуждало многочис­ленные споры.

Наглецы-мошенники, пытающиеся ради определенных политических целей (в данный момент речь шла о том, чтобы склонить Наполеона возвратить трон изгнанным Революцией Бурбонам) вну­шить императору, будто бы он родственно связан с Бурбонами посредством несчастного, которого Людовик XIV до смерти держал под замком в железной маске на лице^[3], твердили, будто бы этим таинст­венным заключенным был брат-близнец "короля – Солнца", что является весьма правдоподоб­ным. Гораздо менее правдоподобным было очередное внушение, а именно: будто бы человек в же­лезной маске вступил в роман с дочкой тюремного охранника по фамилии Бонпарт. Из этого союза (понятное дело, легализированного – император не мог быть потомком незаконнорожденного!) должны были родиться детки, которые затем умотали на Корсику и, нося там фамилию матери, дали начало семейству Бонапарте.

Тем не менее, на Корсике семья Наполеона пользовалась фамилией в ее итальянской вер­сии, с буковкой "у" после "Б" (только лишь в Париже Наполеон "офранцузил" свою фамилию, выбра­сывая эту "у"): Буонапарте. По-итальянски buona parte означает "правое дело", "добрая часть". И тут открылась возможность блеснуть сторонникам греческой генеалогии императора. Эти доказывали, что осевший в семидесятых годах XVII века на Корсике Константин Комнин выслал ко двору великого князя Тосканы своего сына Каломера, а это имя на итальянский язык можно перевести именно как buona parte.

Уже упомянутая, наиболее близкая истине итальянская гипотеза гласит, что предки Наполе­она, которых победившие гвельфы изгнали на Корсику (предки поставили не на ту лошадку, связав­шись с гибеллинами), свой род выводили из семейства Кадолингер, которое поддерживало стремле­ние городских коммун к освобождению, то есть, дело народа – доброе дело. Отсюда им и дали про­звище Буонапарте, впоследствии ставшее славной фамилией.

Но этой же фамилией можно было воспользоваться и для того, чтобы дать пощечину корси­канцу. Вступив в Милан, Наполеон наложил на город громадную контрибуцию, чтобы поддержать свою оголодавшую армию, после чего на одном из балов он заговорил с одной решительной дамой:

- Gli Italiani sono ladroni.^[4]

На что та с усмешкой ответила:

- Non tutti, ma buona parte^[5].

Тогда усмехнулся и он. Как утверждали его апологеты – в честь остроумия шутки. Вот только улыбка эта должна была быть весьма кислой.

С именем, которое в средневековой Италии традиционно давали второму сыну в семействе (Наполеоне или же Наполионе), никаких хлопот уже не было, за исключением хлопот с нахождением святого, который бы носил такое имя. Только лишь после заключения конкордата ватиканские профи просмотрели все мартирологии и таки нашли одного мученика с этим именем. С той поры святой На­полеон имел свое место в календаре под датой рождения императора – 15 августа. К сожалению, папаша, Карло Буонапарте, до этого возвышенного момента не дожил.

В свою очередь, стоит вспомнить и о том, что отцовские права папы враги Бонапарте с удо­вольствием ставились под сомнением. Поговаривали, что настоящим отцом гения был французский губернатор Корсики, генерал Марбёф. И так говорили, хотя дата прибытия Марбёфа на Корсику весьма расходилась с подобным утверждением (или же Наполеон должен был родиться слишком преждевременно).

Итак, первый из партнеров по игре, которой посвящен настоящий отчет, вырос в монарха из бедного дворянчика. Зато второй родился (восемью годами спустя, в году) сразу же в семействе монархов, только на его происхождении легла более черная тень – сомнения будили не только от­цовская линия, но даже и материнская.

Формально Александр Павлович, сын Павла І и любимый внучек Екатерины ІІ, был чистейшим продуктом императорского семейства. Но в действительности содержание коронованной крови в его жилах, похоже, не превышало пятидесяти процентов, причем, благодаря именно великой бабке, "Се­мирамиде Севера", формально – матери Павла І. Екатерина родила ребенка, названного Павлом Петровичем, не от царя-супруга, которого впоследствии убил брат ее фаворита Орлова, но от другого своего фаворита, Сергея Салтыкова. Но и то обстоятельство, что Петр III не имел с этим фактом ни­чего общего, было ничем по сравнению с тем обстоятельством, что, возможно, кровожадная Катюха, родила Павла не совсем даже лично. Салтыков – как утверждало несколько описателей эпохи – сильно подкачал, ребенок оказался болезненной дочуркой, и разозленная Екатерина приказала за­менить ее тихонько на здорового "чухонского мальчика". Таким вот образом должен был появиться отец Александра, и сплетню эту, похоже, поддерживают многочисленные косвенные улики.

Павел Петрович был дегенерировавшим безумцем, физически никак не похожим на кого-либо из членов семьи. Карлик с изъеденным оспой лицом, похожий на дьяволенка их живописных фантас­магорий Босха, обладал инстинктами классического сумасшедшего – в зависимости от того, получил ли он и какую записочку от любовницы, он мог одарить тысячи человек батогами или чарками водки, а од­ному из полков под влиянием неожиданного импульса отдал такой вот приказ:

- Напра-а-а-во, в Сибирь шагом ма-а-арш!^[6]

Екатерина ІІ это создание ненавидела. Всю свою любовь, столь же огромную, какой было ее отвращение к сыну, она перенесла на внука Александра, именно его решила она посадить на троне, пропустив Павла. Этому намерению помешала "быстродействующая апоплексия", к которой я еще вернусь, и которая повалила императрицу 17 ноября года. Тогда Павел воспользовался временным замешательством в Зимнем Дворце и вскочил на трон под именем Павла І^[7].

Перипетии с "левым" происхождением детей, традиционные в царской семье, не обошли и Александра, в чем, впрочем, виноват был он сам. Женившись на дочери правящего баденского князя, Елизавете Алексеевне, он не обращал внимания на жену весьма характерным для правящих особ способом, меняя, словно перчатки, высокорожденных дам, актрис и бедных мещанок. Точно так же поступал и Наполеон. Об этой придворной эпохе, в которую проституция начала замирать в результате динамичной конкуренции "приличных дам", которым их "приличие" стало надоедать^[8], писал спец – Джакомо Казанова: "В наши счастливые времена вовсе не нужны продажные девки, когда встречаешь столько уступчивости у приличных женщин". В особенности, уступчивости в отношении особ правящих – вот вам миленькая иллюстрация из светского альбома эпохи: как-то ночью герцогиня д'Абрантес, приятельница все еще ревнующей Наполеона императрицы Жозефины, совершила тайный обход придворных фрейлин. На всех ночных столиках лежала книжка о знаменитой любовнице Людовика XIV, мадам де Лавальер.

Оба великих участника великой партии в покер взамен за свои эротические фантазии дождались рогов еще перед тем, как вступить на трон, разве что Наполеон – против своей воли. Он чуть не развелся с Жозефиной вскоре после свадьбы, когда та изменила ему с кукольным офицериком, Ипполитом Шарлем. Сам Наполеон пребывал тогда по другую сторону Альп, сражаясь с австрийцами в Италии, она же высылала ему жаркие письма, желая побед, прав был Лоуренс Даррел, когда утверждал: "Наилучшие любовные письма женщина всегда пишет мужчине, которому изменяет".

С Александром все было с точностью до наоборот – рогами он обзавелся по собственному приказу. По уши влюбленный в необыкновенно умелой в искусстве Амура госпоже Нарышкиной (польке, в девичестве княжне Четверинской), он сунул супругу в кровать своего сердечного приятеля, поляка для равновесия, князя Адама Чарторыйского-Чарторыского. Все это рафинированное извращение нашло свое выражение в направленном Чарторыйскому письме, в котором будущий царь в цветистом стиле уступил другу права на Елизавету Алексеевну. Чарторыйский был настолько хорошо воспитанным и осторожным, чтобы "не понять" намерений Александра.

- Ваше Высочество, чего, собственно, вы желаете? – задал он вопрос.

Ответ прозвучал весьма однозначный:

- Ты обязан нравиться ей и стать ее любовником.

Тот и стал, и 18 мая года на свет появилась девочка, Мария Александровна, похожесть которой на Чарторыйского била в глаза. Царь Павел, узнав об этом, пережил приступ ярости и приказал отправить поляка в ускоренном порядке в Сибирь, но после уговоров со стороны графа Растопчина сменил место ссылки на Сардинию. В соответствии с приказом, из России Чарторыйский вылетел в двадцать четыре часа.

Принципиальная разница между "plaisirs d'amour" Наполеона и Александра заключалась в том, что если первый терпеть не мог какого-либо вмешательства женщин в вопросы политики, и даже Валевская^[9] в польском вопросе ему ничего не навязала, то второй частенько поддавался уговорам своих фавориток, причем Нарышкина играла здесь партию первой, весьма отрицательной (в особенности, в польском вопросе) скрипки.

Принципиально различались так же юные годы и образование обоих партнеров по игре. Александр рос среди барочной роскоши, Бонапарте – практически на краю нищеты. В году в течение нескольких месяцев он безрезультатно искал работу в Париже и питался в уличной столовке для бедняков, в результате чего, не привыкшая к супчику из общего котла его невеста, Дезидерия Евгения Клари (впоследствии королева Швеции) возвратила ему слово. Ей не дано было предугадать, что уже через год отброшенный ею парень будет вводить в нервную дрожь половину повелителей Европы.

Бонапарте закончил две королевские школы в толпе своих ровесников, проявляя небанальные способности, в основном – по математико-техническим предметам. Александр свое базовое образование получил от специального преподавателя, швейцарца Фридриха Лагарпа, который нафаршировал голову царевича мутноватым коктейлем из гуманистических утопий и философии на основе французского Просвещения, изолируя мальчишку от серой прозы жизни. Именно потому-то Александр и "не чувствовал" поля битвы, равно как не понимал психологии толпы – а вот Наполеон владел этими вещами смолоду.

Одна из дам, которая познала Александр настолько интимно, чтобы перестать его любить, ничего не скрывая, заявила, что у того "не было основ". Без основ нельзя быть великим монархом, зато с успехом можно быть выдающимся игроком. Для этого достаточно сообразительности, и царь как раз ею располагал – сообразительностью в блестящих одежках блеска и хороших манер, благодаря чему, у него были все основания, чтобы выиграть великую игру с партнером, располагавшим исключительным умом и военным гением, зато с сообразительностью у него было чуточку похуже. Потому-то ошибся Пушкин, когда сказал об Александре: "властитель слабый и лукавый". Не может быть слабым лукавый властитель. Наполеон, после того, как уже хорошенько расшифровал своего партнера, назвал его "хитрым греком" (Александр был сыном гречанки) или же "коварным византийцем".

Он же называл его "Тальмой севера"^[10]. Они оба были превосходными актерами, причем главным средством сценического выражения у Бонапарте стали его знаменитые вспышки ярости, которыми он терроризировал иностранных дипломатов и монархов, а у Александра – салонная кокетливость. Просто-напросто, он был лучше "отполирован", по крайней мере, по мнению изменника Талейрана, который – когда Наполеон публично назвал его "дерьмом в шелковых чулках" – буркнул:

- Как жаль, что столь великий человек так плохо воспитан^[11].

Александр был воспитан превосходно – истинный денди при дворе, где французский язык сделался практически официальным. Как же это далеко от варварских времен Петра Великого и знаменитой сцены в Спитхед^[12]. И насколько же близко в этом просвещенном петербургском "permissive society" было до таких элегантных вырождений, как кровосмесительный союз царя Александра с собственной сестрой.

Оба для собственных империй желали либеральной и просвещенной диктатуры.

Наполеон, где только мог (то есть, куда вошли его войска), расправлялся с феодализмом и со Священной Инквизицией. Его отношение к науке и ученым история, а точнее – поверхностная публицистика, увековечила сутью приказа, который он, якобы, отдал в ходе формирования знаменитых гренадерских каре во время Битвы под пирамидами: "Ослов и ученых в средину!". Это, конечно же, самый обычный устоявшийся в общественном обиходе идиотизм. И дело здесь не в таких мелочах, как то, что это не Наполеон отдал этот приказ, а кто-то из французских военных, которому важно было прикрыть беззащитных знаек в ходе резни, и не под пирамидами, а чуточку раньше – под Хебрейсс. Здесь дело в том, что в реальности французская наука по инициативе корсиканца пережила буквально революционный расцвет. Сам он свое отношение к ней выразил, среди всего прочего, в письме к Директорату в году: "Мы обязаны любить ученых и окружать науки почитанием", и в письме к Нарбонну от года: "Наука и школьное образование для меня выше всего, так как являются наиболее ценными атрибутами Империи".

Общепринятые представления о Наполеоне умножают односторонний образ "вождя". А ведь этот человек был выдающимся математиком (замечательный историк, Людовик Маделен, назвал его "Предводителем математиков") и законодателем (Наполеоновский Кодекс, на котором и до сих пор основаны европейские законы, был им составлен лично). В военный поход на берега Нила он взял несколько десятков ученых различных специализаций и основал в Каире Научный Институт, который мы обязаны благодарить за "открытие древнего Египта" (Керам). С выдающимися астрономами того времени, Лагранжем, Лаландом и Лапласом, он рассматривал наиболее сложные проблемы из их области, восхищая их пониманием сложностей. Количество существенных изобретений, сделанных в эпоху I Империи является абсолютно рекордным, принимая во внимание их отношение к периодом, когда эти открытия и изобретения были сделаны (десять лет)

25 декабря года генерал Бонапарте был принят в секцию механики Французской Академии. И вот этот исхудавший юноша, который парочкой пинков своего военного сапога очистил Италию от австрийцев, и которому все теперь с поклоном уступают дорогу, покорно склоняет голову перед честью, которой он удостоился. Он делает это как влюбленный перед любимой, ибо наука является его величайшей, самой нежной любовью, только знанием можно ему импонировать (в будущем он несколько раз с печалью повторит, что судьба заставила его отбросить научные амбиции). В день номинации со всей скромностью он пишет в благодарственном письме, что в отношении своих ученых коллег он "долго еще останется учеником".

Когда генерал превратился в императора, эта покорность в отношении науки не уменьшилась ни на волосок. В тот самый момент вхождения в двери Академии монарх превращался в незаметного члена механической секции, а когда как-то раз он опоздал на какое-то из заседаний, и все стулья уже были заняты, тогда он, император французов, король Италии, повелитель половины континента… остался стоять (sic!), поскольку – как заявил сам – "перед наукой мы все равны". Конечно, все это можно объяснить желанием порисоваться, но мог бы кто предложить другой пример подобной "рисовки" во всей истории?

год. Наполеон появляется в Торуни, и первые же слова, направленные ими городским властям, звучат:

- А есть ли у вас памятник вашему замечательному земляку, Копернику?

Это доказательство пренебрежения к функционирующей уже тогда прусской пропаганде относительно, якобы, немецкого происхождения Коперника поляков изумило. В Польше тогда повторяли стишок о Копернике, написанный одним из учеников Богомольца^[13]:

"Говоришь, будто бы Солнце стоит, а Земля вокруг ходит.

Когда писал ты это, то или пьян был, либо сидел в лодке".

Узнав, что все оставшиеся от Коперника памятные места находятся в ужасном состоянии по причине заброшенности, император разгневался и приказал отреставрировать их все за собственный счет. Верно биограф Коперника, Иеремия Васютинский, назвал Наполеона "пионером культа Коперника в Польше"^[14].

Александр, которого Лагарп накачал республиканским демократизмом, радикальными статьями Локка и Руссо, начал весьма похоже – да что там, противомонархически! В проведении внутренних реформ ему должен был помочь созданный приятелями-фанатиками (Чарторыйский, Строганов, Кочубей и Новосильцев) "тайный кабинет", называемый так же "комитетом общественного спасения". Они освободили многих ссыльных, провели реорганизацию системы администрации и права, облегчили жизнь барщинным крестьянам, перевернули вверх дном публичное просвещение, подчинив школьное образование университетским кураторам. Но, исключив последнее (появилось несколько новых университетов) – все остальное вошло в жизнь лишь частично, очень часто: только лишь на бумаге или навязанным царем жульническим образом. Например, новый конституционный уклад, который должна была получить Россия, в соответствии с намерениями Александра был составлен таким образом, чтобы стать эффективной ширмой для самовластного тоталитаризма. Биограф Александра I, Морис Палеолог, определил это следующим образом:

"В глубине души он вовсе не либеральный, скорее, мечтает о том, чтобы быть таким. Его гуманитарный либерализм плавится в абстрактных и туманных формах свободы. Так что, если он намеревается дать России новый уклад, он тут же оговаривает, что никакие правомочия предыдущей власти отменить нельзя, поскольку этого ему не позволяет гордость династии и его собственное величие. Ему не хватает будничной помпезности двора, в которой сам он чувствовал превосходно".

Александр быстро избавился от юношеских мечтаний и перешел в ультрареакционный лагерь. Помогли ему в этом, подталкивая в сторону Священного Союза: увлекающаяся мистикой мошенница Криденер^[15], австрийский канцлер Меттерних и тупой изверг из собственной конюшни, генерал Аракчеев^[16]. После чего Россия превратилась в еще сильнее скованное кандалами место невыносимого угнетения и самоволья.

Доброжелательные ему историки пояснили отсутствие успеха в реализации "великой реформистской химеры" трудностями, встреченными внутри страны, бременем реальности, которое в то время поднять было просто невозможно. Здесь вспоминаются слова Жильбера Цесброна: Привилегированные весьма ценят мелкие препятствия – они ликвидируют их последние угрызения совести".

Любопытно было отношение обоих партнеров к официально признанной религии. Религиозный опыт Александра был типичным для него театром. Его вера в Бога походила на озеро, которое то высыхает, то поднимает свой уровень – в зависимости от обстоятельств. Екатерина II, приятельница Дидро и Вольтера, божище энциклопедистов ("Notre-Dame de Petersbourg"), старалась воспитать внука в безразличии к христианству, прививая ему убеждение, будто бы религия обладает ценностью только в качестве "полицейского учреждения". Лагарп это дело продолжал и как-то раз продиктовал ученику предложение: "Спаситель – это иудей, имя которого приняла секта христиан".

С умеренной (весьма умеренной) верой в Христа у Всероссийского императора соседствовали мистицизм и контакты с "юродивыми", первым из которых был "человек божий", регулярно "заглядывающий в будущее". Подобного рода ясновидящие, со знаменитой мадемуазель Ленорман во главе, пихались и в покои Наполеона, только их прогнали. Что вовсе не означает, будто бы Бонапарте был сердечно верующим католиком – скорее уж, он хотел показаться всем деистом и, к примеру, в Египте очаровывал мусульман своей любовью к Аллаху. Лишь в последние годы жизни он возвратился в лоно католицизма. На Святой Елене он как-то сказал:

- Религия – гораздо более приличная и надежная пристань, чем шельмы покроя Калиостро или девицы Ленорман.

Первым юродивым, "божьим человеком" Александра І был апостол секты скопцов-субботников Кондратий Селиванов, проповедующий словами Матфея и Исайи: "И есть скопцы, которые сами оскопили себя ради Царствия Небесного (…) Ибо так гласит Господь скопцам, что станут стеречь субботы мои, и выберут, что я желал, и сохранят завет мой. Дам им в доме моем и в стенах моих место, выше сынов и дочерей моих, и дам им имя вечное, которое не погибнет".

Селиванов был безумным мистиком, но безумным в каких-то границах рассудка, то есть, безопасности: хотя он и уговаривал всех провести освобождающую душу кастрацию, но посоветовать эту процедуру самому царю не осмелился. Эффекты пропаганды Селиванова часто бывали тревожащими. Попадающие в мистическую экзальтацию женщины-"богомолки" калечили себя, чтобы удалить из тел своих телесную похоть ("искушения плоти"), кастрировали себя и безграмотные солдаты. Когда это совершило над собой семь десятков царских гвардейцев, высшие офицеры разъярились и отправились к Александру с жалобой, но тот и пальцем не шевельнул для предотвращения трагедий.

Впрочем, Селиванов оказывал еще большее влияние на царя. Александр консультировался с ним перед принятием важных решений и военными походами. Селиванов называл тогда Наполеона "проклятый француз". Комизм всей этой истории заключается в том, что впоследствии, уже после смерти Наполеона, скопцы почитали его как святого, воплощение Мессии, и утверждали, будто бы он лежит во сне на берегах Байкала, чтобы когда-нибудь воскреснуть и устроить на земле Царство Божие^[17].

Вас наверняка интересует мнение Бонапарте относительно близких отношений между страстным обожателем наслаждений, предлагаемых услужливыми дамами, Александром и апологетом мистического оргазма в форме самокастрации, Селивановым. Спешу успокоить это любопытство словами, взятыми из уст самого корсиканца:

- Трудно обладать более проникновенным умом, чем у царя Александра, - признался как-то раз Наполеон Меттерниху, - вот только мне кажется, что ему не хватает клепки в голове, и я не могу понять – какой.

Чтобы мы могли получить более полный образ партнеров по императорскому покеру, описание которого заполнит дальнейшие страницы этой книги, приведу еще несколько мнений, удачно дополняющих фигуры и характеры обоих. Начнем с императора французов.

"Как и многие земляки, что на Корсике не является чем-то исключительным, Наполеон обладал настроением хмурым, характером взрывным и капризным настроем; с детства он испытывал потребность править (…) Он любил одиночество, искал его, в особенности – для работы" (Роже Пейр "Наполеон и его эпоха", Варшава, ).

"Постоянно чуткое внимание и несравненная память подпитывали в нем жаркое воображение, которое беспрерывно готовило политические и стратегические планы, и которое освещали, в особенности по ночам, неожиданными вспышками вдохновения, аналогичного вдохновению математика и поэта. Постоянное напряжение ума изолировало его от всех тех, которые испытывали отвращение к усилию и размышляли лишь о безделии да утехах (…) благородной была его страсть, познать и понять все; как человек рационального и философского XVIII века, он не останавливался только лишь на интуиции, но всегда он опирался на знании и понимании" ("История Франции, том II, Варшава , из части, написанной Ж. Лефевром).

"Величайший человек действия, которого знает история, благодаря несравненной силе воли и военному гению, из скромных начал вознесся на позицию творца могущественной державы современной эпохи и повелителя Европы. Великий как вождь, столь же первоклассные способности он показал в качестве администратора и законодателя; всесторонний и неутомимый работник, сну он отдавал всего лишь часов в сутки"^[18] ("Большая всеобщая иллюстрированная энциклопедия Гутенберга", том XI).

"Духовный образ Наполеона удается воспроизвести с трудом, ибо, как говорит Тен" он находился за пределами всяких мер, только еще более удивительный – не только за пределами линии, но и за рамками. По причине своего темперамента, инстинктов, способностей, воображения, в результате действия собственной морали, страстности, казалось, он был слеплен где-то в ином месте, создан из другого металла, чем все его сограждане и современники. Наполеона характеризует сила ума, гигантская память, сила воли, трудолюбие, проницательность, отвага (…) Если величие людей измеряется силой разума и силой характера, в истории нет титана, с которым Бонапарте не мог бы сравниться. Он был деспотом, правил народами Европы, как только хотел, но в то же самое время он был герольдом революции, демократизма, равенства, для миллионов он был легендарным героем, который должен мечом ввести справедливость на земле. В закостеневшую Европу вместе с собой внес он могучие течения, пробуждал из летаргии заснувшие народы, открывал новые цели и пути (…) Воля его и интеллигентность практически сравнивались с его воображением, которая сама была безграничной" ("Всеобщая Энциклопедия Ultima Thule", том VII, Варшава ).

"Наполеон до неслыханных размеров расширил те понятия, которые до него считались наиболее дальними границами человеческого разума и энергии" (лорд Роузбери "Napoleon – the last phase", Лондон )^[19].

В свою очередь, российский самодержец:

"Лишенный гражданской отваги, с потрескавшейся волей, деятельной лишь посредством временных усилий, вечно запутавшийся в сети противоречивых намерений и обязательств, из необходимости лживый, зато он выработал в себе редкую искусность маскировки и притворства, обмана других людей" ("Большая Всеобщая История" Тшаски, Эверта и Михальского, том VI, Варшава , из части, написанной Марианом Кукелем).

"Насколько Екатерина II представляла собой идеальный тип мужественности в политике, в последовательности, даже в лицемерии, настолько Александр I представляет идеальный тип женственности. Он представлял все те черты, которые мы, справедливо или несправедливо, приписываем женщинам, а именно: он менял собственное мнение в зависимости от того, с кем разговаривал, и всегда склонялся к заключениям своего собеседника, никогда он не любил и не умел сопротивляться убеждениям иных людей. Свои собственные мысли он прятал, постоянно увиливал, словно бы болел недостатком решительности (…) Он не выносил более сильных, чем он сам, индивидуальностей, и все же считался с ними, льстил им и соблазнял" (Станислав Мацкевич "Был бал", Варшава ).

"На личность будущего властителя, вне всякого сомнения, повлияло и участие в трениях между отцом и бабкой, что деформировало характер великого князя, обучало двуличию, скрытности и преувеличенной осторожности, только углубляло отличающую Александра нерешительность (…) Он не был выдающимся политиком и не умел последовательно реализовать принятые планы. Зато он искусно лавировал между различными придворными группировками, используя их борьбу для укрепления собственной, весьма часто шаткой позиции" (Ежи Сковронек "Антинаполеоновские концепции Чарторыйского", Варшава ).

"Глупец-клеветник, капризный и непредсказуемый интриган, религиозный маньяк, сладкий языком, но фальшивый сердцем циник; ему грозит сумасшествие, как и Павлу, у него нежная плоть, но плохо слышит, красиво свищет у фортепиано, страстно играет в лото, держит пари с дамами, кто быстрее переоденется. В физическом плане неутомим (…) иногда заставляет своих танцовщиц делать до сорока поклонов в одном танце. Его ужасно заботит внешний вид, и он старается, чтобы белые генеральские панталоны на нем походили на мраморные" (из донесений агентов тайной австрийской полиции во время Венского конгресса: Станислав Василевский "У госпожи княгини", Краков ).

"Наибольшим недостатком, который, впрочем, поясняет характер правления Александра, является его шаткость. Нервический фантаст, он действует только лишь под воздействием аффектов. Резкие смены настроения, скачки от грубого эгоизма до великодушия, радость жизни и меланхолия, отвага и трусость, запал и разочарованность, наполненная недомолвками и увертками откровенность, тяга к пустым развлечениям посреди самой серьезной работы, странное отсутствие чувства морали и нездоровые шалости в интимных отношениях – все это указывает на болезненное психическое состояние и фатальный атавизм. Невозможно быть безнаказанно сыном подозревающего все и вся дегенерата и жестокого шута, чудища "с трупной головой", каким был царь Павел" (Морис Палеолог "Александр I – странный царь", Львов-Варшава).

"Меттерних в своих мемуаров высчитывает, что он каждые пять лет полностью менялся, в постепенном процессе, и каждые несколько месяцев что-то менялось в его понятиях, чувствах, пристрастиях, и вместе с тем – в его политике. Наверняка в этом мнении имеется много иронического преувеличения (…)" (Юлиуш Фальковский "картины жизни нескольких последних поколений в Польше", том IV, Познань ).

"Он обладал хитроумием, лукавством и холодной расчетливостью, но ему абсолютно не хватало силы в действиях (…) никогда у него не было достаточно сил, чтобы повлиять на дела собственной страны, он был, скорее, пассивным, чем деятельным (…) Иногда у него появлялись некие монгольские импульсы из неких традиций и воспоминаний" (Адам Мицкевич, XXV парижская лекция, 17 мая ).

В этой "цитатной" характеристике больше места я посвятил слабостям Александра, чем силе воли Наполеона, но ведь преобладающие черты обладают приоритетом. Во время той же самой лекции Мицкевич прибавил: "Эта двойственность в характере, эти колебания в политических действиях становились для него (Александра) источником его удач". Хитроумная женственность всегда торжествует.

С одной стороны всесторонний гений, располагающий умом и трудолюбием, превышающими средние показатели, с другой же женственный и разбалованный женщинами недоучка, пройдоха^[20] и мистический трус – и как раз он выиграет. Это не может не будить удивления, ведь если в истории вообще существуют некие закономерности, то вот эта является наиболее типичной: динамичные, амбициозные деятели из под знака Марса всегда сгорают в огне собственной великой страсти; политический покер в свою пользу выигрывают "хитрые византийцы", которые лучше освоили искусство блефа и умение дождаться везения, того, чтобы карта повернулась к тебе лицом после целой серии поражений. Именно счастье, удача представляет собой один из важнейших козырей в покере, игре, представляющей собой явление – я говорю это со всей ответственностью – метафизическое. Спросите у игроков в покер с большим опытом – и везение и невезуха спадают в этой игре на участников длинными волнами, один черт знает, почему. Но неудачники заниматься покером не должны.

Теперь у меня остается обязанность представить портреты обоих игроков.

Палеолог: "В самых началах девятнадцатого столетия царевич Александр, сын Павла I, внук Екатерины Великой, представляет собой красивого двадцатитрехлетнего молодого человека, худощавого, с голубыми глазами, нежными чертами лица, скульптурным носом и светлыми каштановыми волосами. На его лице обаятельная улыбка, отличающая все его поведение, наполненное царственной изысканностью". С течением лет лоб Александра будет делаться все более высоким, и это все, что стоит прибавить к описанию.

Нет, прошу прощения, стоит прибавить еще кое-что, уже сказанное, но что Мицкевич подчеркнул, описывая Александра: "У него единственного из всех российских царей были синие глаза".

Пейр о молодом Наполеоне: "Небольшого роста (,7 см – прим. Автора), но держащийся прямо, по струнке, уже своей фигурой выдавал смесь решительности, порывистости и серьезности, которые делали его необычным. Кожа желтоватая, щеки впалые, необычная худоба – обладали чем-то притягательным, проявлялась одна из тех душ, которые имеют в виду сравнение: клинок пробивает ножны".

С течением времени мрачный худышка с хищным лицом начал округляться – приблизительно с года, что легко отметить, просматривая его изображения кисти Гро, Рёна, Летьера, Изабея, Давида, Фрагонара, Шоде, Кудера, Филипса, Бушо, Лебеля, Жерара, Монсье, Прудона, Серанджели, Верне, Аппиани, Бертона, Понса Камю, Мюлара, Готьеро, Госсе, Руже, Виньерона, Лефебра, Жироде, Делароша, Фламенго, Мейсоньера, Оршардсона, Истлейка и других. Из этих бесчисленных портретов сожно составить эволюцию его полноты, чуть ли не месяц за месяцем. Если же говорить про общий вид – для него это было даже неплохо, так как затирало диспропорцию между головой и остальным телом. Как и у всех из семейства Бонапарте, у Наполеона была огромная голова, что, особенности в молодости, когда он был худым как щепка – пугало: голова Голиафа на теле голодающего пигмея. Полнота ослабила этот контраст.

Ага, и еще одно – у него были красивейшие ладони, "которыми даже самая большая кокетка была бы горда, и кожа которых, белая и гладкая, прикрывал стальные мышцы" (свидетельство герцогини д'Абрантес). Через мгновение эти ладони бросят первые карты на стол.

ПРЕЗЕНТАЦИЯ ЗРИТЕЛЬСКОЙ АУДИТОРИИ

Читатель, хорошо ориентирующийся в реалиях наполеоновской эпохи, легко заметит, что ведь главным противником Наполеона был Альбион. И он будет прав, вот только у англичан в течение столетий имелся тот разумный обычай, что политические игры, в которых можно было ошпарить себе пальцы, они осуществляли чужими руками, наполнив их перед тем золотом. Говорилось, что "Англия сражается до последнего солдата… своего союзника", и этим говорили ведь чистую правду. Лондон в ходе большей части Ампира натравливал на Бонапарте другие европейские державы, финансируя их с таким запалом, что – если учесть поочередные поражения, которые наносил врагам "бог войны" – Великобритания встала на пороге экономического банкротства.

Фаворитом Лондона в течение всего времени великой игры был Александр I – он принимал участие в непосредственном розыгрыше, и потому-то это был покер между ним и Наполеоном.

Сколько же стоила эта игра? Военные расходы, утвержденные французским министерством финансов, в составили четыре миллиарда семьсот тридцать три миллиона франков. Отнимая от этого суммы, затраченные на действия, не укладывающиеся в рамки игры с Александром, но прибавляя суммы на дипломатию, шпионаж, деятельность каперов, на всякие церемонии и т.д. – приблизительно следует принять, что Наполеон располагал суммой около десяти миллиардов франков, царь – вне всякого сомнения, подобной.

Ну а зрительскую аудиторию представлял весь тогдашний мир, за исключением Австралии, Океании и обоих полюсов (эхо этой игры докатывалось даже до Японии и Бразилии), но прежде всего – Европа, тогда еще не являющаяся "не имеющим значения мысом"^[21], зато разделенная на бесчисленное количество мелких стран, герцогств, княжеств и республик, грызущихся между собой, интригующих со всеми против всех и словно стервятники, ожидающие клочков добычи крупных игроков.

В почетной ложе спектакля уселись повелители тех нескольких крупных стран, которым удалось избежать дробления. Давайте присмотримся поближе к этим коронованным болельщикам, а моментами – даже соучастникам (в виде фигур из колоды карт) императорского покера.

То были сплошные сливки старого континента, весьма особенные. Итак, король Англии, Георг III, сумасшествие которого скрывали довольно долго, чтобы все-таки в году, когда он сделался совершеннейшим психом, отослать его с трона на лечение. Прусский король, Фридрих Вильгельм III, надутая кукла, неуклюжая, лишенная каких-либо талантов и презираемая собственным окружением – Наполеон говорил о нем: "Глуп как фельдфебель". Австрийский император Франц, тупой и всегда торжественно настроенный, в полной мере заслуживающий эпитета, которым его одарили: "Дурак в парадном мундире". Король Испании, Карл IV, высмеиваемый всей Европой слепой рогоносец, который любовника собственной жены сделал первым министром королевства – этот тоже, вне всякого сомнения заслуживает своего памятника глупости. Король Неаполя, Фердинанд I, всемирный чемпион рогоносцев тогдашней эпохи, ленивая и неразумнаямарионетка в руках королевы Марии Каролины, постоянно страдающей от недостатка людского тепла и лечащейся в объятиях каждый день другого офицера. А еще король Швеции, Густав IV, погруженный в мистицизм и чудотворство, которого возненавидел весь народ, и которого, в конце концов, парламент "отстранил от власти". Воистину, компания отборная.

Так следует ли удивляться тому, что в этой элитарной группе глупцов не нашлось ни одного серьезного конкурента для Александра и Наполеона? Только они одни могли разыграть титул арбитра Европы.

РАУНД ПЕРВЫЙ

Раунд пленников и убийц

(одна раздача^[22])

ИНДИЙСКИЙ МИРАЖ

Эта первая раздача карт или, точнее, подготовка к ней, началась с захвата французами острова Мальта.

У Наполеона все начиналось и все заканчивалось на островах. Родился он на Корсике, изгнали его на Эльбу, умер он на Святой Елене. Записанная в звездах магия островов – верстовых столбах его судьбы.

Мальтой он заинтересовался в году, плывя со своей "восточной армией" на завоевание Египта и Сирии.

Этот остров, укрепленный столь солидно, что считался неприступным, начиная с года, находился во владении кавалеров Мальтийского Ордена, или же Братьев-Госпитальеров св. Иоанна из Иерусалима (иоаннитов). Эти храбрые рыцари, в течение нескольких сотен лет бывшие истинным "бичом божьим" для агрессивных воинов, сражавшихся под знаком полумесяца, под конец XVIII столетия перестали быть храбрыми, обабились и, в основном, шатались по европейским дворам, теряя свои доходы на безделье и разврат. То, что Мальта – "ключ к Средиземному морю", не стала еще добычей желавших захватить ее "на шару" держав, вызвано было только лишь толщиной ее крепостных стен – в громадных бастионах XVI столетия, выставленных на обрывистой скале, сотня человек с успехом могла противостоять целой армии. Наполеон знал об этом и потому даже и не собирался карабкаться на эти обрывы. Он сделал ставку на золотой ключ.

Французский флот встал на якоря возле побережья Мальты 9 июня года и под первым более-менее подходящим предлогом начал военные предприятия. Они были не сколько военными действиями, сколько чем-то вроде сигнала – напоминанием для тех рыцарей, которые раньше положили себе в карман французские деньги. а поскольку среди подкупленных был и командующий мальтийской артиллерии (своих подчиненных он снабдил сырым порохом и ядра неподходящего калибра) – забава предполагалась не слишком длительной. В любом случае, она и вправду была забавной. Великий магистр фон Хомпеш выслал на борт флагманского корабля "Ориент" делегацию, состоящую из восьми кавалеров, из которых пять по дороге сбежало от страха. Оставшуюся троицу Бонапарте принял очень даже вежливо:

- Так вас всего лишь столько? А где остальные? Впрочем, это хорошо, что вы прибыли, потому что, как раз сейчас я собирался обсыпать крепость "конфетти", что бывает весьма болезненным.

Увидав, что послы не перестают дрожать, он прибавил:

- Вижу, что вам холодно, господа, может выпьете пунша?

После чего сел за стол и, взяв в руки перо, сказал с усмешкой:

- Я тут уже приготовил документ, который вы, господа, подпишете. Вот только ему еще следует дать наименование. Мне кажется, что термин капитуляция по отношению к столь славному рыцарскому ордену звучит не самым лучшим образом, в связи с чем предлагаю термин договор. Что вы об этом думаете? Замечательно, молчание – знак согласия. Что ж, за дело!

В силу этого "договора" французы 12 июня овладели чувствительным пунктом морского пути "восток-запад". Командующий саперами французской армии, генерал Кафарелли, прогуливаясь с Наполеоном по гигантским стенам крепости, облегченно вздохнул:

- Хорош еще, что внутри кое-кто остался, чтобы открыть ворота.

После захвата Мальты Бонапарте со всей своей армией поплыл в Африку, чтобы перерезать этот путь и приготовить в Сирии и Персии базы для нападения на Индию. Он еще не предполагал, сколь существенной картой станет этот остров в его первом розыгрыше с Петербургом. Мы тоже ненадолго попрощаемся с Мальтой и познакомимся с человеком, который предоставил Наполеону остальные, самые сильные фигуры для объявления игры. Этим человеком был черноволосый и черноглазый худой тип по фамилии Массена, сын кожевенника, бывший контрабандист, теперь же (во время египетской кампании) один из оставленных на страже Республике генералов революционного разлива.

Сорокалетний в году, Андре Массена был мрачным, молчаливым и разочаровавшимся типом, трудно сказать – то ли потому, что любимая девушка вместо него для свадебного ложа выбрала его ближайшего друга, Бавастро (наиболее выдающегося корсара наполеоновского бассейна Средиземного моря), а может потому, что во время войны нельзя быть повсюду одновременно и все уворовать, в результате чего – в результате естественного хода событий – часть добычи отправлялась в мешки коллег. Кроме того, человек этот был постоянным, никогда он не изменил своему хобби, даже тогда, когда, став по воле императора герцогом Риволи и Эсслинга, он имел официальные доходы в размере, исключающей необходимость грабежа аннексированных или освобождаемых земель. Благодаря этому постоянству, в могилу он сошел с миллионами проклятий от ограбленных церквей, городов и деревень, зато со счетом в размере сорока миллионов франков.

Для Франции существенным было то, что жадность Андре Массены полностью равнялась с его военными талантами (по мнению военных экспертов, он был самым выдающимся, наряду с Даву, командиром в наполеоновской армии).

Во время отсутствия Бонапарте в Европе у Массены и его оставшихся на континенте коллег были полные руки работы. Дело в том, что, пользуясь отсутствием Бонапарта, Европа за британское золото завела себе новую антифранцузскую коалицию и со всех сторон навалилась на молодую Республику, нанося ей серию позорных поражений. Ситуация лишенных своего "бога войны" французов начала приближаться к критической, а ведь самое худшее только должно было случиться, когда две российские армии царя Павла I (он был "spiritus movens" коалиции), приближались с востока, но еще не успели вступить в дело. Первой армией командовал Корсаков, второй – Суворов, который был российским верховным командующим. Этого чудовищного старца, которому предшествовала пробуждающая ужас слава, палача поляков и турок, французы боялись более всего.

Фельдмаршал граф Суворов-Рымникский, клоун и спартанец в одном теле, " То бог, то арлекин, то Марс, то Мом, Он гением блистал в бою любом" (Байрон "Дон Жуан, глава 9), людям Запада казался "жестоким чудовищем, помещавшем в теле собаки мясника душу обезьяны". Его уродство было просто легендарным – царь Петр III повысил его в чине от капитана до полковника только лишь затем, чтобы избавиться от него из гвардии, а еще распорядился, чтобы там, где проходит Суворов, закрывать все зеркала. Даже дружелюбно настроенные к нему англичане льстиво признавали, что он безумен только на четыре пятых.

В завоеванный Милан Суворов триумфально въехал, сидя на казацкой – маленькой, мохнатой – лошадке. А сидел он… в белье (плюс странная шляпа и широкие сапоги на голых ногах), а толпы, сопровождающие въезду, он благословлял, раз за разом делая православный знак креста рукой, с которой свисала нагайка, что только лишь наиболее умные из итальянцев поняли в качестве символа и исполнили римский знак креста в благодарность Мадонне за факт, что провидение в качестве отчизны подарила им Апеннинский полуостров. Итальянки, в свою очередь, начали нервно креститься, когда почетный гость сошел с коня и разделся донага, чтобы искупаться в городском фонтане. Белье он страшно любил. Когда его именовали фельдмаршалом (за воистину монгольскую резню Праги^[23]), во время торжественного богослужения в варшавской церкви он выскочил из ризницы в белье и поочередно перепрыгнул через одиннадцать стульев, которые символизировали одиннадцать равных ему до сих пор по рангу коллег, которых он "перескочил" своим повышением по службе, и только лишь после того надел фельдмаршальскую форму. А еще он очень любил танцевать, и в этом плане тоже выделялся оригинальностью во время балов, которые устраивали в Австрии в его честь, вальс он танцевал со своим адъютантом в качестве партнерши, что еще не было таким уже оригинальным, только вот танцевал он всегда в противоположную сторону, грубо расталкивая остальные пары. Среди воинских обычаев, которые он пытался внедрить, особого внимания заслуживает побудка: он лично будил по утрам свою армию, подражая петуху громкий "ку-ка-ре-кууу!" Трудно сказать, каким петухом он был, в любом случае: неудачником – умер он () от сифилиса.

И все же, человек этот, несмотря на то, что в ходе каждой кампании вел себя словно идиот, между очередными приступами комичного шутовства и пьянства, граничащего с белой горячкой, он выигрывал, одну за другой, все битвы, как бы нехотя^[24]. У него был простой девиз, который заключил в словах "быстрота и натиск" – он быстро пер вперед, давя противника и презирая изысканными стратегическими спекуляциями. В этом плане он походил на своего повелителя, царя Павла, который тоже терпеть не мог излишней учености в армии (вершиной всего была ликвидация царем российских войсковых штабов) и составления каких-либо планов^[25].

Вторая их похожесть касалась одежды. Суворов, вечно неряшливый и небрежно одетый, походил на шута из ярмарочного балагана. Точно так же выглядел красующийся в позе верховного жреца Павел, когда в качестве главы православной церкви^[26] (он сам себя именовал на этот пост) накладывал далматику^[27] понтифика на скроенный по прусскому образцу мундир, лосины и жесткие ботфорты. Других подобий не было, царь ненавидел своего слугу, но, поскольку лучших, чем Суворов в деле побед у него не было, именно его он и послал вводить порядок на Западе.

В средине апреля года Суворов прибыл в Верону, принял верховное командование над войсками коалиции на итальянском, главном театре военных действий, после чего уже 27 апреля застал врасплох и вырезал под Кассано французскую армию генерала Моро, которого земляки считали великим военачальником. С 17 по 20 июня та же судьба встретила на реке Треббия армию генерала Макдональда. 15 августа под Нови Суворов разнес в клочья армию верховного французского командующего, генерала Жубера (сам Жубер пал в этой битве) – и это, собственно, был уже конец. Пали крепости, французских войск практически не существовало, все итальянские достижения Наполеона были ликвидированы в четыре месяца. Ситуация Французской республики сделалась отчаянной, а "бог войны" развлекался в Сирии и не имел обо всем этом понятия.

Последней, буквально смешной – если учесть численность – надеждой Франции стала армия, а точнее, корпус Андре Массены, который притаился под Цюрихом, закрыв собою дорогу во Францию, и ожидал развития событий. В Цюрихе же располагался со своей армией Корсаков и тоже ожидал – Суворова, чтобы совместно стереть Массену в порошок. Время ожидания Корсаков делал для себя приятным фривольными забавами и игрой в карты, хвастаясь за зеленым столом, что отошлет Массену в Петербург в клетке, как "образчик республиканца".

8 сентября Суворов выступил из Италии в сторону Цюриха. На всю дорогу через швейцарские Альпы он высчитал двадцать дней – 28 сентября ему нужно было соединиться с Корсаковым и замкнуть ловушку вокруг французов. В течение этих двадцати дней Франция уже считала себя побежденной, только лишь один человек, не боящийся никакого имени, холодный, внимательный, молчаливый и хитрый, считал иначе и с каменным спокойствием ожидал случая. Это как раз и был Массена.

Суворов реализовывал свой план с типичной для себя последовательностью, не обращая внимания на страдания солдат, гибнущих в альпийских пропастях. Через пять дней он прошел четверть пути, только это не вывело Массену из равновесия. Через десять дней ему осталось преодолеть лишь половину трассы, а Массена с той же недвижностью готовой метнуться мурены наблюдал за тем, как Корсаков пирует и кладет себе в постель средиземноморских красоток.

Через пятнадцать дней Суворову осталось преодолеть лишь четверть пути, и он уже готовился замкнуть клещи, а Массена даже не шевельнулся и только молча глядел на то, как Корсаков растягивает линии своих войск для договоренного с Суворовым обходного маневра.

Когда эти линии растянулись в требуемой ему степени, Массена нанес чудовищный удар, пригвоздил Корсакова к Цюрихскому озеру и растоптал, взяв несколько тысяч пленных, все пушки (сто штук), запасы и казну.

Что же касается Суворова, следует сказать, что он с точностью часовщика реализовал собственный план: как он и желал, 28 августа ему удалось соединиться с отрядами Корсакова – вот только то были убегавшие из-под Цюриха недобитые солдаты. Видя это, старый фельдмаршал впервые в жизни поджал хвост и начал отступать. Тяжело пережив цюрихское поражение, и вместе тем жестоко обидевшись на союзников, поскольку те не помогли российской армии, царь Павел отзывает своих парней домой и окончательно выходит из коалиционной песочницы. Франция была спасена.

А Наполеон, который 9 октября года возвратился во Францию и ровно через месяц взял власть в собственные руки в качестве Первого Консула Республики, уже имел на руках карты для покерного розыгрыша с Петербургом. Этими картами были несколько тысяч пленных, захваченных Массеной. Вместе с горсткой русских, схваченных генералом Брюном под Алкмааром в Голландии (разгром англо-российского десанта), это давало чуть более шести тысяч российских солдат, гивших в лагерях военнопленных на территории Франции. Этих пленных Павел I не был в состоянии освободить, так как у него не было французских пленных на обмен.

Принимая все это во внимание, европейские политики с изумлением наблюдали нарастающую симпатию царя к Первому Консулу. Удивление это было необоснованным. Павел I ненавидел Францию до момента, когда ею сотрясала "безбожная секта якобинцев". Французские республиканские лозунги, такие как "свобода – равенство – братство", да что там, даже выражения "общество", "гражданин" и "отчизна" – для него были дьявольскими изобретениями.

Наполеона он посчитал "укротителем якобинцев" и почти что потерял голову в отношении него, и шаг за шагом за этим увлечением маршировали антибританские репрессии. В апреле года царь отозвал из Лондона своего посла Воронова, а через два месяца выгнал вон из Петербурга британского посла Уитворта со всем его персоналом – все это в качестве мести за интриги Уитворта и за то, что Англия отбросила французские предложения по вопрос обмена пленными. И тогда Бонапарте начал формировать ставки.

По его приказу французский министр иностранных дел, Талейран, в письме к своему российскому коллеге, Панину, написал, что, поскольку Австрия и Англия, которые в кампании прошлого года использовали российскую армию для собственных целей, теперь не желают возвратить российским военнопленным свободу, Первый Консул постановил освободить этих храбрых солдат без каких-либо обязательств со стороны царя, и только лишь по причине уважения, которое французы питают к российской армии.

Это письмо французский посол в Дании, Буржоинг, хотел вручить российскому послу в Гамбурге, Муравьеву; но тот отказался его принять. Ни общественное мнение, ни российские дипломаты не знали еще о растущей с каждым мгновением симпатии царя к Наполеону (зато об этом знали австрийская и британская разведки). Муравьев опасался предпринимать данную миссию без приказа царя, но он уведомил Петербург про французскую инициативу.

Эта временная задержка обеспокоила Бонапарте; он посчитал, что должен усилить собственные карты. В покере это можно осуществить "прикупая" новые карты путем одноразового обмена. Цитирую довоенный учебник "Покер и его секреты" (глава "Прикуп"): "Путем такой замены партнер обретает возможность получить более высокую комбинацию, чем была у него при первой раздаче". Наполеон, вспомнив о завоеванном острове, пожелал усилить свои карты Мальтой в качестве козыря, отдавая взамен (замена) Мальту как кусок земли и все свои претензии на нее. Возможно, это прозвучит несколько сложно, но по сути своей идея была довольно простой, и практически не рискованной.

Вся штука основывалась здесь на двух фактах. Во-первых, англичане как раз осаждали Мальту, а французский гарнизон, хотя и героически защищался, готов уже был сдаться по причине отсутствия пищи и боеприпасов. Во-вторых – еще ранее, после того как Мальту захватил Наполеон, мальтийские рыцари избрали своим новым Великим Магистром… царя Павла I, в связи с чем тот начал предъявлять права на остров. Бонапарте рассуждал следующим образом: Мальта и так вскоре может быть потеряна, так что стоит отдать то, чем, собственно, и не владеешь, таким образом, покупая расположение Павла. Англия, когда уже овладеет островом, либо должна будет отдать его царю (следовательно, потерять), либо же откажется сделать это, и вот тогда-то случится колоссальная драчка между Петербургом и Лондоном. И план этот сработал на все сто.

После отказа Муравьева французы стали искать другого курьера, который мог бы отвезти царю в этот раз уже два письма: касательно пленных и касательно Мальты. Письма вручили одному из этих пленных, офицеру Сергееву, и отправили в Петербург. Павел I, тронутый этим жестом, был просто восхищен и тут же принял инициативы Бонапарте. В Берлине, посредством прусской дипломатии, были установлены контакты между российским (Крюденер) и французским (Бернонвилль) послами. Одновременно (сентябрь года) царь делегировал в Париж своего адъютанта и приятеля, в прошлом инфляндского офицера на шведской службе, Шпрегенгпортена, с целью финализации проблем, затронутых в письмах.

Шпрегенгпортен, именованный губернатором Мальты, должен был из освобожденных пленных сформировать во Франции шеститысячный гарнизонный корпус острова и с ним занять Мальту в российское владение. Но, прежде чем это случилось, 28 сентября года – в соответствии с предвидениями французского штаба – после двадцати шести месяцев блокады и осады Мальта пала, и англичане не только отказались отдать ее царю, но и возвратить на остров рыцарский орден иоаннитов, который подчинялся царю. Произошел полнейший разрыв между Англией и Россией, результатом чего стала экономическая война (с ноября года), а затем и вооруженная: Лига Нейтралов (Россия, Швеция, Пруссия и Дания), сформированная Петербургом, была нацелена против английской тирании на морях. Наполеон достиг своей первой цели.

В это самое время генерал барон Йорам Магнус де Шпренгпортен пересекал Европу, направляясь в Париж с упомянутой выше миссией от Павла I, а точнее, с письмом следующего содержания: "Гражданин Первый Консул, в этом письме я не намереваюсь дискутировать о правах человека и гражданина, поскольку каждая страна сама выбирает для себя форму правления. Но когда я вижу во главе Франции полного заслуг человека, который способен управлять и сражаться, сердце мое склоняется к нему. Пишу Тебе, чтобы выразить свое недовольство Англией, которая насилует все права народов, и которая действует по причине эгоизма и личной выгоды. Я желаю объединиться с Тобой и положить конец несправедливостям британского правительства".

17 декабря года Шпренгпортен добрался до берегов Сены. В течение последующих дней он вел переговоры с членами французского правительства и с Наполеоном, который пригласил барона на обед в Мальмезон и восхвалял в его присутствии благородство и великодушие царя. Еще Первый Консул выразил уверенность, что мир между Францией и Россией может быть заключен в двадцать четыре часа, если только царь пришлет лицо для его подписания, что было обычным в политическом покере словесным жонглированием, поскольку между двумя державами множество спорных моментов (в том числе, к примеру, вопрос польских организаций, пользующихся протекторатом Республики).

Существенным стал факт, что Шпренгпортен передал упомянутые слова Павлу вместе с сообщением, что Бонапарте отсылает ему российских военнопленных… в новехоньких мундирах, пошитых французами по российским образцам, вместе с оружием и штандартами! Эта беспрецедентная в отношениях между воюющими государствами (формально Россия и Франция все еще находились в состоянии войны) учтивость произвела громадное впечатление во всей Европе.

Уже совершенно очарованный корсиканцем император Всея Руси в собственноручном письме предложил ускорить заключение мира, выражая надежду, что вместе они введут в Европе "спокойствие и порядок". Наполеон, потирая руки, повторял:

- Этот мой приятель Павел очень уж меня любит, а я же этим пользуюсь, потому что он быстро едет, о, слишком быстро!

Вот только что пока что Наполеону важна была не Европа. Речь шла об Индии.

И вообще, пора бы уже выяснить, что имел в виду Бонапарте в данной игре, которая, уж скорее, чем резкий покер, походила на дружеский флирт. Наполеон, все время перебивая своими картами ходы противника, старался ослабить вечно грозную Россию тем, что подставлял ее под британский штык, и он был весьма близок к этому – столкновение российского и британского флотов висело на волоске. Главной же целью для Бонапарте было отобрать у англичан Индию. Он не успел добраться туда через Сирию, так что теперь предпринял попытку добраться через российские земли.

Индия была извечной мечтой Франции. Очередные губернаторы скромных французских владений на полуострове: Мартен, Дюма, Ла Бурдонне и Дюплеи не могли захватить его полностью, хотя последнему до успеха оставалось чуть-чуть. Бонапарте воскресил этот мираж.

- Европа – это несчастное кротовое поле! – говаривал он. – Только лишь в Азии можно совершать великие деяния!

Но ему не хотелось уж слишком открытым предложением спугнуть царя – и он решил умело его спровоцировать. Британский флот тогда блокировал многочисленные торговые пути, а возможная постройка канала через Суэц могла бы сократить русским путь к Индийскому океану. Поэтому Консул, инженеры которого занимались данной проблемой в ходе египетско-сирийской кампании, написал в одном из писем Павлу: "Суэцкий канал уже спланирован. Реализация будет несложной и не потребует слишком много времени, зато выгоды этого пути для российской торговли буквально невозможно было бы подсчитать".

Это был очередной верный шаг. Павел I в ответ предложил вооруженный, антибританский поход на Индию. Наполеон только этого и ожидал. План операции, собственноручно разработанный царем, был переправлен в Париж, где Бонапарте нанес на полях поправки, учитываемые впоследствии Павлом.

В соответствии с данным планом, поначалу экспедиция должна была продвигаться по двум различным дорогам. Российская армия, командование над которой было возложено на Кнорринга^[28], направлялась бы в Индию через Хиву и Бухару. Во втором походе должно было участвовать тридцать пять тысяч французских солдат, во главе которых – в соответствии с пожеланием Павла - должен был встать… победитель Корсакова под Цюрихом, генерал Массена. Выйдя с берегов Рейна, французы поплыли бы по Дунаю на судах, предоставленных австрийским правительством, а в устье пересели бы на суда, которые доставили бы их в Таганрог. Оттуда они провели бы марш вверх вдоль Дона до Пятиизбянки, пересечение Волги под Царицыном, после этого они направлялись вниз по течению до Астрахани и далее на российских судах на персидское побережье Каспийского моря, в Астерабад. В Астерабаде должно было состояться соединение с российской армией численностью в несколько десятков тысяч людей Кнорринга, при чем главное командование должно было достаться Массене. Объединенные армии направились бы через Герат, Ферах и Кандагар в верховья Инда, а уже оттуда – на Ганг.

Весь этот маршрут был рассчитан на сто двадцать – сто тридцать дней, расчетам этим, правда, сложно было доверять, поскольку предполагаемая трасса индийского рейда не была известна – имеющиеся карты показывали земли только до Амударьи. Необходимо было провести рекогносцировку всего пути. Для этой цели приказал атаману донских казаков, Орлову-Денисову^[29], начать разведывательный марш в сторону Оренбурга, а дальше пробивать дорогу через Хиву и Бухару. Стали искать смельчака, который смог бы провести столь небезопасную разведку. И тогда вспомнили про другого казачьего атамана, пятидесятилетнего забияку Платова.

Матвея Ивановича Платова несложно было искать, поскольку вот уже с полгода, по совершенно неизвестной ему причине он проживал в одной из закрытых камер Петропавловской крепости. Однажды его вытащили из подвала, привели в царский кабинет и задали всего лишь один вопрос: а знает ли он дорогу в Индию? Понятное дело, Платов не имел ни малейшего понятия о пути в Индию, поскольку никогда туда не собирался. Потому он ответил, что да, дорогу туда знает замечательно, поскольку был он настолько умным, чтобы понять: если ответит иначе, то возвратится в узилище и уже никогда в своей жизни у него не будет случая выбраться в какой угодно путь, разве что загробный. Его тут же именовали командующим одного из четырех эшелонов донского войска, направленного в Индию (все четыре эшелона насчитывали двадцать две с половиной тысяч сабель). 27 февраля года эшелон Платова выступил с Дона. Франко-российский рейд на Индию начался.

Во второй половине марта казаки Платова уже двигались через оренбургские степи, немилосердно замерзая и проклиная злую судьбину. Когда месяц уже доходил до конца, за их спинами, на горизонте появился силуэт одинокого всадника. Это был особый курьер из Петербурга. Он догнал казаков на покрытом пеной коне и прохрипел приказ… поворачивать назад. И приказ этот был издан не Павлом, а его сыном Александром!

И так вот в нашем отчете по первому раунду игры появляется соответственный партнер Бонапарте. Долгое время Наполеону казалось, будто бы он играет с царем Павлом. Это впечатление было ошибочным, и весьма странно, что человек, столь интеллигентный как Бонапарте, не заметил этого. Хотя частично виной за это можно обременить паршивую еще к тому времени французскую разведку, но Первый Консул мог бы и сам догадаться об этом, если бы, например, задумался над таким вот вопросом: почему при столь сердечных отношениях, которые объединяли его с "другом" Павлом, дипломатам обеих стран не удалось заключить мир? Высланный с этой целью в Париж вице канцлер Колычев не устроил ничего, и так вот дошло до парадокса: в течение всего этого периода дружеских контактов между двумя повелителями, Франция и Россия – о чем я уже упоминал - формально оставались в состоянии войны!

Правда же, выглядящая таким образом, что вся тогдашняя российская дипломатия, ненавидящая царя и с надеждой глядящая на наследника трона, последовательно торпедировала усилия Павла, направленные на заключение мирного трактата. В первые месяцы года впечатление Наполеона, будто бы он играет с Павлом, уже даже в самой малой степени не соответствовало действительности, и если в это время Павел еще принимал решения о направлениях российских продвижений, то в то же самое время Александр уже принимал решения о направлении перемещения отца. Принятое им решение определяло направление в глубину земли.

Для семейства Александра это уже было традицией, если не ритуалом. Бабка, Екатерина II Великая, захватила власть, приказав своим фаворитам убить собственного мужа, царя Петра III, и те это охотно "сделали" (отравили и придушили царя салфеткой во время пира в году), сама же она разыграла перед народом и всем миром комедию вдовьей "неуспокоенности в печали". В ходе своего правления она вела крупную игру за Польшу, и совершила здесь фатальную ошибку: вместо того, чтобы удерживать эту страну в целости – в качестве раба, российской псевдо-губернии - позволила порубить его на куски, то есть, два из трех кусков торта отдала пруссакам и австрийцам. Ошибка непростительная; по крайней мере, так считали могущественные придворные круги. Уже цитированный хроникер XIX века, Фальковский, писал об этих кругах: "люди, которые при Екатерине играли большую роль" и прибавил: "Они считали большой ошибкой с ее стороны, что согласилась на раздел Польши с соседними державами, когда, как те сами видели, ей было легко всю Польшу под никчемным Станиславом Августом объединить с российским государством". А за ошибки надо платить. Екатерина умерла в году в сортире. Официально – в результате приступа апоплексии. Неофициальная же версия говорила нечто совершенно иное: "Согласно этой версии, смерть Екатерины была жесточайшим убийством, поскольку в сидение унитаза имело пружину и скрытые там же ножи. Императрица, садясь на сидение всем весом наделась на клинки (В. Гонсёровский "Цареубийцы"). Гонсёровский верно отметил, что эта версия убийства настолько необычная, что из-за этого заставляет поверить в нее, "ибо слухи избрали бы более привычную форму (например, яд). Фантазии у русских всегда хватало: разве царь Петр Великий не убил собственного сына, сунув ему в анус раскаленный добела железный прут? Возвращаясь к смерти Екатерины – есть в нем элемент мести опозоренного трона поляков, поскольку сидение унитаза, на котором издохла царица, было изготовлено из настоящего тронного кресла польских королей. Удавиться добычей можно не только лишь через ротовую полость^[30].

Великий князь Александр Павлович любил свою великую бабку, а вот отца – так же как и она – ненавидел. После вступления Павла на трон он почувствовал себя обманутым, он же знал, что это кресло бабушка Катерина предназначила для него. Когда ему было девятнадцать лет, она отослала ему какие-то секретные документы, за которые он благодарил ее от всего сердца ("Никогда, по-видимому, не смогу я выразить своей благодарности за доверие, которым Ваше Императорское Величество решило меня удостоить"). Эти документы содержали сверхтайную дописку в форме "указания" Александру. Историкам ее содержание неизвестно, поскольку "указания" такого рода сразу же уничтожают, но они уверены, что это был совет по устранению Павла, если бы тот желал вскарабкаться на трон после смерти Екатерины.

Как нам известно, Павлу удалось это совершить, а его сыну не удалось ему в этом помешать. А все потому, что тогда вокруг него еще не было решительной на все опричнины, ну а Павел еще не успел болезненно залезть под кожу всем вместе и каждому по отдельности. Зато он проявил в этом плане много запала, и уже через четыре года вся Россия разделяла сыновью ненависть к диким выходкам и солдафонским манерам императора. Это была классическая обратная связь – народ ненавидел своего царя, поскольку царь ненавидел собственный "собачий народ". В свою очередь, дворянство и духовенство ненавидели Павла за демократическое равенство, которое тот ввел среди всех без исключения подданных – а заключалось оно в распространение на господ и попов наказания кнутом, которое ранее было привилегией исключительно простонародья.

А демонстрации Павла имели – следует это признать – исключительный класс, проявляющийся в экстремальности проявлений. "Сечь без жалости!" – орал он при иностранных дипломатах о любом, кто только перестал ему нравиться, а собственной жене и сыновьям корчил рожи и показывал язык перед всем двором. В ложа собственных любовниц он обычно вступал в парадном костюме Великого Магистра Мальтийских рыцарей, а как-то раз, по рыцарскому обычаю, вызвал на поединок всех европейских монархов и их министров. Его второй сын, великий князь Константин, в связи с этим так обратился к Адаму Чарторыйскому:

- Мой отец объявил войну здравому смыслу, причем, сразу же решил, что мир никогда не заключит.

Константин пытался быть остроумным, поскольку ничего другого ему и не надо было делать – ему корона «не грозила». Другое дело – Александр, убежденный в том, что та надлежит лишь ему.

В начале года, вице-канцлер по вопросам иностранных дел, граф Панин, вроде бы как случайно встретил в бане молодого царевича и убедил его (без труда) что непредсказуемого Павла следует убрать. Понятное дело, никто ему ничего плохого не сделает, только лишь посадят где-нибудь далеко, зато в самых удобных условиях. Ну конечно! Оба собеседника со всей откровенностью и честностью поглядели друг другу в глаза. И все было ясно.

Во главе заговора встали: военный губернатор Санкт-Петербурга граф Пален и генерал Левин Беннигсен. Посвященных было шесть десятков человек, причем, верхушку, по традиции, составляли офицеры гвардии: князь Петр Волконский, князь Яшвил, братья Платон и Николай Зубовы, князь Александр Голицин и граф Уваров. Наследник трона был всего лишь "посвящен".

Все они были нужны друг другу. Они ему, чтобы исполнить грязную работу. Он (а конкретно, его соучастие в приготовлениях к покушению) им для чувства безопасности. Если бы они действовали от себя лично, наследник мог бы их потом, уже как царь, перевешать всех их за убийство и таким образом отодвинуть от себя всяческие подозрения в отцеубийстве. Связанный с ними, он не станет пытаться делать этого, поскольку в таком случае они начали бы «сыпать». Исключительно в силу взаимопонимания, все ясно.

И легко, ведь царь Павел, по сути своей, был одиноким. Рядом с ним имелось лишь два доверенных лица: бывший цирюльник Кутайсов, поднятый до ранга сановника за организацию императору гарема, и иезуит Грубер. Эти двое никак не могли царя защитит. Правда, имелся неизменно верный Павлу садист Аракчеев, но Павел как раз рассердился на него и выгнал из столицы.

Дату покушения установили на двадцать третье марта. Сырые стены Михайловского замка – мрачной, холодной твердыни царя Павла – имели уши, и уже несколько дней они знали о готовящемся. Не знал один лишь император. До последнего момента придворная жизнь катилась в установленном порядке. Каждый день проводились смотры парады на Марсовом Поле или же на площади перед Зимним Дворцом, а в Михайловском скучные, закованные в корсет “assamble” ("ассамблеи"), на которые все приглашенные должны были являться в обязательном порядке под угрозой страшных наказаний; помимо того торжественно принимали зарубежных послов и незамедлительно исполняли всяческую царскую волю.

22 марта, в канун нападения, в Михайловском замке состоялся большой бал. Один из очевидцев вспоминает, что стоящие на посту в царских комнатах офицеры Семеновского полка – полка заговорщиков, дрожали от страха, когда Павел проходил рядом с ними.

Неужто царь ни о чем не догадывался? Он догадывался раньше, возможно, в результате какой-то утечки, но Пален, с которым он поделился своими опасениями, хитроумно его успокоил. В отношении этого вот успокоения существуют две версии. Первая гласит, будто бы Пален хладнокровно ответил:

- Об этом заговоре мне известно, Ваше Величество, поскольку я сам вхожу в него.

И он убедил царя в том, что необходимо еще подождать с арестами, чтобы разработать всю сетку заговорщиков – именно для этого он сам к ним и присоединился.

Согласно второй, похоже, более вероятной версии, Пален закончил дело шуткой:

- Заговор? Ваше Величество, такое просто невозможно! Если бы заговор существовал, я бы первый принял в нем участие.

Во всяком случае, известие от Палена, будто бы царь о чем-то пронюхал, позволила заговорщиков склонить Александра к ускорению атаки.

Двадцать третьего марта погода была паршивой. Моросило. С самого утра пален морочил императору голову многочасовым рапортом и настолько своими разговорами о беспорядках в городе замучил Павла, что после того тот уже никого не желал принимать. Он закрылся у себя и ожидал Аракчеева, которого хотел назначить петербургским губернатором вместо Палена. Только Аракчеев все не прибывал…

В течение длительного времени царь питал полнейшее доверие к Палену, поскольку тот выполнял все его приказы с точностью автомата. Когда, к примеру, он приказал графу устроить "головомойку" княгине Голициной, то есть отругать ее, генерал отправился к княгине, потребовал принести таз, горячую воду и мыло, после чего выполнил приказ монарха в совершенно буквальном смысле. Но сейчас, пускай и успокоенный по вопросу покушения, царь инстинктивно утратил доверие к слуге; он чувствовал, что за его спиной Пален затевает какую-то интригу. До него дошло, что удаление Аракчеева из столицы было ошибкой, и что только лишь рядом с ним он будет чувствовать себя в безопасности. Верному своему псу он выслал эстафету с приказом незамедлительного возвращения, и вот двадцать третьего марта все еще удивлялся тому, что Аракчеева до сих пор нет.

Фанатичный антилиберал, генерал граф Алексей Андреевич Аракчеев, всегда выпрямленный, словно кол проглотил, глядящий волком, с плотно стиснутыми губами и бешено раздувающимися ноздрями, считался человеком с неисчерпаемой энергией. Перед ним дрожали все, за спиной его называли "чудовищем, бульдогом и гиеной". Эстафета Павла застала его в имении Грузино под Новгородом, буквально в сотне верст от столицы. Местность эта сделалась знаменитой в России в связи с трагичным, даже для тогдашних времен, положением тамошних крепостных мужиков, которых Аракчеев и его развратная наложница-цыганка заставляли работать из последних сил и мучили жесточайшими наказаниями. Когда мера перелилась, отчаявшиеся крестьяне напали на цыганку и задушили ее, после чего их "барин" вырезал всю деревню. Этот человек и вправду мог спасти Павла, и заговорщики прекрасно знали об этом.

Аракчеев успел прибыть вовремя, так как на рогатках Санкт-Петербурга доложился двадцать третьего марта, но там же он был задержан по приказу губернатора Палена. Таким образом "бульдога" заблокировали, а ни о чем не знавший царь продолжал ожидать, не желая никого видеть. Это была его очередная ошибка, так как он не допустил к себе даже отца Грубера, который, вроде как, в последний момент узнал о заговоре и прибежал с предупреждением.

Только лишь вечером Павел уселся ужинать с девятнадцатью сановниками и сыном Александром. Сынуля осознавал, что это «последняя вечеря» и не мог проглотить ни кусочка.

- Что это с тобой происходит? – спросил Павел.

- Ваше величество, - дрожащим голосом ответил царевич, не отрывая взгляда от тарелки,- я… я… что-то сегодня я неважно себя чувствую.

- Так отправляйся к лекарю! Все телесные беспокойства необходимо душить в зародыше, чтобы они не превращались в серьезные болезни! – закончил император.

Только сам он не успел задушить в зародыше беспокойства, которое той же самой ночью должно было переродиться в смертельную "болезнь". После ужина Павел поднялся и, ни с кем не прощаясь, отправился в свои личные апартаменты. Его сопровождали генерал-адъютант Уваров и любимый пудель Шпиц. В дверях спальни Шпиц начал ластиться стоящему на страже полковнику Саблукову. Павел отогнал собаку шляпой и рыкнул Саблукову:

- Все вы якобинцы!

Стоявший за спиной царя Уваров злорадно усмехнулся.

Откуда известны все эти мелочи? В основном, из рукописных мемуаров (сцена за ужином – из воспоминаний князя Юсупова; в дверях – из записок Н.А. Саблукова), точно так же, как и большинство подобного рода деталей. Я не стану, по крайней мере – редко, ссылаться в этой книге на источники, поскольку она не является научной работой. Но в данном случае, для примера укажу один из источников, из которых нам известны кулисы покушения на Павла І. Так вот, по желанию царя Николая II, историк С.А. Панчулидзев описал смерть Павла, пользуясь предоставленными ему материалами секретного архива Романовых, в основном, не изданными мемуарами Юсупова, Саблукова, Палена и фрейлины Варвары Протасовой, дневником лейб-медика царицы Марии Федоровны, Плотца; бумагами командира семеновцев, Депрерадовича; а так же корреспонденцией наиболее важных заговорщиков. Работу Панчулидзева напечатали в Санкт-Петербурге в году тиражом в десять экземпляров, на правах «рукописи», исключительно для пользования членами правящего дома. По счастливому стечению обстоятельств, один из экземпляров попал в руки епископа Михала Годлевского, который воспользовался помещенными там сведениями^[31].

Но давайте вернемся к ночи с двадцать третьего на двадцать четвертое марта, в ходе которой Михайловский дворец "охранялся" третьим батальоном элитарного Семеновского полка. Как только царь уснул, его разбудили страшные удары в дверь. Заговорщики, большая часть из которых были пьяны, выломали двери и ворвались в спальню.

Издевки над царем начались с попытки заставить его подписать отречение, а кончилось бойней, к которой Пален всех подзуживал, крича:

- Ну, чего стоите?! Хотите сжарить яичницу, не разбив яиц?

Столь же решительно подзуживал и Бенигсен. Кто ударил первым – не известно. Зато известно то, что Зубов первым рубанул царя в висок массивной золотой табакеркой, сбивая Павла на пол, но одни источники сообщают, что то был Николай Зубов, а вот другие, что то был его братец – Платон Зубов. Потом подскочили сразу несколько "храбрецов" одновременно и начали дикую канонаду ударов: шпаги, приклады, кулаки, сапоги… Один из братьев Зубовых, уставший от смертоубийства, вышел в соседнюю комнату и присоединился к ожидавшему там Бенигсену, который с интересом рассматривал висящие на стенах картины. Тем временем убийство продолжалось – оказывается, не так уж легко изгнать закоренелый дух из тела пытаемой жертвы. Зубов, не разделяя интереса Бенигсена к изобразительным искусствам, ожидал у окна, барабанил пальцами по стеклу и повторял нетерпеливым голосом:

- Боже! Ну как же этот человек кричит! Вынести невозможно!

В результате тяжких совместных усилий Его Императорское Величество стало похожимна шмат мяса в мясницкой: рассеченная грудь, расколотый надвое череп, но казалось, будто бы Павел еще шевелится! В связи с этим, царя додушили лентой его собственного ордена, после чего кто-то из убийц запрыгнул жертве на живот и начал по нему топтаться, "чтобы поскорее выблевал душу". Ну а под самый конец пьяное безумие радости, танцы, хриплое пение и пинание трупа.

Александр "крепко спал и ничего не слышал". Странно, поскольку спал он неподалеку, в том же самом дворце, на первом этаже, а крики его отца разрывали стены. Дважды странно, поскольку это именно он назначил участвующий в заговоре третий батальон Семеновского полка охранять здание в тот самый день. И трижды странно, ибо за несколько часов до убийства, в шесть вечера, граф Пален отрапортовал ему о последних подробностях планируемого покушения. И в четвертый раз странно вот что: спал он… в одежде и обутым!

За мгновение до полуночи запыхавшийся, с налитыми кровью глазами в комнаты царевича забежал один из убийц, прапорщик Полторацкий, и крикнул (правильнее было бы сказать: доложил):

- Случилось!

- А что случилось? – словно бы ничего не понимая, спросил Александр.

- Царь мертв!

Вспоминается "Макбет" Начался великий театр в исполнении великого актера. И роль, и вправду, была достойна "Оскара".

Сразу же после Полторацкого появился Пален, и из его уст Александр впервые услышал свой новый титул: Ваше Императорское Величество. Он быстренько привел себя в порядок и отправился принять заговорщиков, но по дороге до него дошло, что это было бы слишком грубым “faux pas” (ошибочным шагом – фр.). В связи с этим, он впал в ступор, чуть не потерял сознание, и его отнесли в объятия супруги. Все время он плакал, по крайней мере, тогда, когда имелись свидетели – это они оставили нам такие сведения. Пален с саркастической усмешкой успокаивал Александра:

- Будьте мужчиной, Ваше Величество! На нас глядят!

Утром новый царь с матерью отправился в спальню отца. Две восковые свечи горели на ночном столике под стеной, рядом с полевой койкой, на которой лежал покойник. Его успели даже одеть в темно-синий мундир, на ноги набросили военный плащ, в руки ставили золотую икону, причесали, лицо покрыли румянами и белилами. Вот только ни румяна, ни белила не прикрыли следов убийства. Поперек лба трупа шел синий, глубокий шрам, губы, нос и веки ужасно опухли, потому-то лицо умершего накрыли муслином. Среди кружев и батиста жабо на шее обвинительно багровела полоса от орденской ленты. Царица с всхлипом пала на смертное ложе и начала целовать руки мужа…

В тот же самый день Александр навсегда покинул запятнанный кровью замок и перебрался в Зимний дворец. Входя туда, он волочил ногами и рыдал. Разве не был он Тальмой Севера»? А даже если бы и не был – юношеская впечатлительность и неожиданный приступ угрызений совести не могли не вызвать в нем шок.

Апологеты Александра I впоследствии пытались, с помощью мутных «свидетельств» из вторых или третьих уст (например, то, что относительно покушения сказал французский граф Лонжерон, которому, в свою очередь, это сказал Пален и т.д.), отчистить его от обвинения в отцеубийстве. Напрасный труд. Никто из серьезных историков не позволил обмануться, точно так же, как никто в тогдашней Европе не обманулся официальным сообщением Санкт-Петербурга о смерти Павла Петровича по причине апоплексии. Французский министр иностранных дел, Шарль Морис Талейран, ехидно прокомментировал это:

- Русские могли бы придумать какую-нибудь другую болезнь для прикрытия смерти своих повелителей.

Узнав о покушении, Наполеон воскликнул:

- Англичане промахнулись в Париже^[32], но теперь попали в меня в Петербурге!

Бонапарте был уверен в том, что убийство инспирировала британская разведка, только эту его убежденность до настоящего времени нельзя подкрепить каким-либо документом, что хорошо говорит об англичанах, мастерах незаметного воздействия, и что вовсе не должно означать, будто бы Бонапарте ошибался. Среди русских тогда ходили слухи о волшебном британском золоте, которое могло творить и не такие чудеса, ну а слухи ходили потому, что в ходе подготовки различные нити заговора как-то раз за разом сходились у красивой сестрички Зубовых, Ольги Жеребцовой, по совершеннейшей случайности – любовницы британского посла в Санкт-Петербурге, мистера Уитворта… Но вот среди поварят, жаривших "яичницу" сапогами и кулаками в царской спальне, не было ни единого сына Альбиона, равно как не было и Александра, который всего лишь дал согласие, ибо постановил самостоятельно занять стул по российской стороне стола в ходе игры с корсиканцем.

Впрочем, Александр мог и очиститься от обвинений, примерно наказывая убийц. Но, как нам известно – не мог. Его бывший учитель, идеалист Лагарп, написал ему из Швейцарии: "Не достаточно того, что Вы, Ваше Величество, обладаете чистой совестью, и что те, что имеют честь знать Вас, уверены в этом. Все, Ваше Величество, обязаны знать, что Вы караете любое преступление, где бы то не имело место. Убийство императора, в собственном дворце, среди ближайшего семейства, оставаясь безнаказанным, жестоко нарушало бы божественные и людские законы, унижало бы монаршье достоинство. Нужно раз и навсегда покончить в России с этим вот, постоянно не наказуемым убийством царей, весьма часто, даже вознаграждаемым, с этим вот скандалом, кружащим словно вещающий зло призрак вокруг царского трона и ожидающим следующую жертву".

Давайте поглядим, как же неуспокоенный в печали сын, публично демонстрирующий свое бескрайнее отчаяние ("Нет, это невозможно! боли моей нельзя успокоить! Как можете вы требовать, чтобы я перестал страдать?! Так будет вечно!) – как он послушал своего наивного воспитателя.

Два господина П. – "мозги" покушения, граф Пален и граф Панин – удержали свое высокое положение при дворе, и только лишь когда царица-мать, Мария Федоровна, начала дрожать, видя обоих, опасаясь скандала, обоим тактично посоветовали выехать в собственные имения. Там их никто не беспокоил, ну а милость монарха доставала и туда.

Пробуждавшего всеобщий ужас упыря той ночи, генерала Бенигсена, которого Жозеф де Местр назвал "шефом-убийцей", сразу же после убийства назначили губернатором Литвы и повысили в звании до генерала кавалерии. С года его карьера еще более ускорилась.

Князь Петр Волконский получил посты: генерала, царского адъютанта, начальника главного штаба и, наконец, члена Государственного Совета. С тех пор он был навсегда другом м одних из ближайших доверенных людей Александра.

Ничего удивительного, что графиня Боннель – французская шпионка при царском дворе - писала из Петербурга наполеоновскому министру полиции, Фуше: "У нас говорят, что когда молодой император выходит, то перед ним идут наемные убийцы деда, за ним – убийцы отца, а рядом те, которые готовы немедленно добраться до него самого".

Но Александр делал все возможное, чтобы осыпать милостями своих пылких дворян, а уж более всего баловал убийц папочки. К примеру, такой вот граф Уваров, один из главных демонов той кровавой ночи, незамедлительно был назначен генерал-адъютантом и сделался неизменным домашним обитателем императора, товарищем его развлечений и прогулок, фаворизированным до такой степени, что его называли "баловнем царского семейства".

Этот список можно было бы расширить другими обласканными заговорщиками, но жалко места. Важно то, что для Наполеона ситуация изменилась как после прикосновения волшебной палочки злого колдуна. Он перебивал весьма высоко, рассчитывая на свои карты, но когда Александр их проверил, оказалось, что они недостаточно сильны. Казаки были отозваны с пути на Ганг, и Россия помирилась с Англией. Весь индийский мираж по причине нескольких убийц лег в развалинах.

Небольшую месть Наполеон позволил себе в году, когда Александр публично осудил "отвратительное убийство" похищенного французами из-за границы с Баденом) и расстрелянного в Венсене герцога д'Энгиена, который устраивал заговоры с англичанами. Парижский "Монитор" ответил царю ехидным вопросом, который сделался знаменитым во всей Европе, и которого Александр Наполеону никогда не простил:

"Если бы российское правительство было уведомлено о том, что убийцы царя Павла I находятся в миле от государственной границы, разве не поспешил он схватить их и наказать?".

Только все это происходило уже за пределами стола. На нем же корсиканец проиграл первый раунд в одну раздачу, в самую средину ночи с двадцать третьего на двадцать четвертое марта, и не мог этого оспаривать – разве что мог получше настроиться к проведению следующего раунда.

РАУНД ВТОРОЙ

Раунд рядовых и унтер-офицеров

(Решающая раздача под Аустерлицем)

КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ОБОЛЬЩЕННЫХ ДЕТЕЙ

Второй раунд продолжался пять лет, и прежде чем наступил финал в виде грандиозной раздачи с крупными картами в руках обоих партнеров, имело место несколько не столь впечатляющих раздач, результаты которых в ничтожной степени проектировались на судьбы игры. Так бывает в покере – не в каждой раздаче происходит мощное столкновение, поскольку первый раз один, а потом другой партнер располагает слишком слабой картой, чтобы согласиться со слишком высокой ставкой. Только лишь когда карты по обеим сторонам в один момент уложатся в значащие что-то комбинации, наступает большая игра.

Подготовка к этому второму раунду началась с взаимных комплиментов – оба игрока знали, сколь существенную роль играют хорошие манеры перед тем, как усесться за столик. Трагедия царя Павла была уже в прошлом, равно как и связанные с ней проблемы; все начиналось сызнова. А помимо того, молодой царь, либерализированный Лагарпом, испытывал своего рода восхищение перед "гражданином Бонапарте", в любви к демократии которого он не сомневался, точно так же, как не сомневался в собственной.

Наполеону, желающему упорядочить внутренние дела, крайне важно было быстро заключить мир с Россией. Поэтому, уже 26 апреля года он написал Александру по этому делу письмо, довольно экономное в формулировках, но и не свободное от куртуазности. Доверенный офицер Бонапарте, Дюрок (впоследствии, великий маршал двора), который привез это письмо в Петербург, услышал от царя такой ответ:

- Моим единственным желанием всегда был союз Франции и России. Мне очень хотелось бы договориться непосредственно с Первым Консулом, открытый и честный характер которого мне хорошо известен.

Как из этого видно – весьма специфичный, приняв во внимание его "открытость и честность", язык международной дипломатии молодому императору не был чужд. Очередной посланник из Парижа, Коленкур, услышал еще большую порцию лести, включая желание "вечного альянса между Францией и Россией".

В такой ситуации подготовка трактата уже не предоставляла трудностей, и мир - устанавливающий разделение сфер влияния на континенте и обязательства невмешательства не в свою сферу – был заключен октября года в Париже. Обеим высоким, заключающим договор сторонам требовалось передохнуть, чтобы начать очередной поединок. Именно это время весьма остроумно и было названо Александром "вечностью". В Петербурге "вечность" оценивали на два – четыре года.

Тайную подготовку к войне Александр начал в году. Только он не предвидел, что теперь французские учреждения разведки и контрразведки уже не будут такими слепыми курицами, как во времена Павла. В году французский Тайный Кабинет и так называемый Черный Кабинет^[33] открыли, что Его Превосходительство, посол России в Париже, граф Морков, нагл настолько, что не только под самым носом властей Республики ведет заговорщическую деятельность с англичанами и роялистской фрондой, пытаясь втянуть в свою шпионскую сетку выдающихся чиновников, но что он принимает активное участие в производстве и распространении по всей Франции оскорбительных памфлетов, нацеленных на Первого Консула. Роялистский эмигрант и шпион на услугах у Моркова, некий Кристин, был арестован и помещен в подвалы Темпля под обвинением участия в подготавливаемом роялистами покушении на Наполеона. Разъяренный Консул вызвал Моркова на официальную аудиенцию и рявкнул ему:

- Мы не станем с бараньим терпением сносить подобные российские выходки! Я не остановлюсь перед тем, чтобы арестовать любого, кто станет действовать против интересов Франции!

Предупреждение было более выразительным, чем элегантным, поэтому царь незамедлительно отозвал Моркова (его заменили Обрилем), нарочито повесил ему на грудь ленту ордена Святого Андрея и направил резкий протест в Париж. И лишь потом дал "гражданину Консулу" урок аристократических хороших манер. Как-то раз он обратился к идущему за ним послу Франции в Санкт-Петербурге, генералу Эдувилю, и сказал с убийственной улыбкой:

- Почему это вы держитесь сзади, месье Эдувиль? Можете приблизиться без опасений, я не устрою вам такой сцены, как ваш Первый Консул моему министру в Париже.

С тех пор комплименты закончились, зато началась эскалация пинков. В году Наполеон минирует российскую экономику, "впрыскивая" в нее тонны фальшивых рублей, печатаемых в Париже. Одновременно (октябрь года), во время беседы с ничего не значащим поляком, он демонстративно осуждает разделы Польши и совокупность российской политики. Ответом стало осуждение с российской стороны "чудовищного убийства" герцога д’Энгиенского. Ответом на этот ответ стала уже цитированная мною заметка в «Мониторе» относительно «апоплексического удара» царя Павла I. Разгневанный Александр резко спросил, по какому это праву Франция самовольничает на территории Пьемонта и Германии, на что Бонапарте вновь ответил вопросом: какое право дает России высказываться по данному делу, если сама Германия молчит? Тогда Санкт-Петербург категорически потребовал, ни более, ни менее, как только: вывода французских войск из Неаполя, выплаты королю Сардинии компенсации за утрату Пьемонта, возврата Ганновера и предоставления России решающего голоса в регулировании итальянских дел. Наполеон оптом выбросил все эти скромные требования в мусорную корзину, Александр отозвал Убри, после чего наступил не только практический, но и официальный конец франко-русской идиллии.

Все указанные выше щелчки и пощечины вызвали ненависть Александра к Франции. Основной же причиной его личной ненависти к Наполеону сделалось нечто другое, а именно, тот факт, что этот вот "корсиканский парвеню", этот вот "гражданин" - наследник "святотатственной революции", которого и так слишком долго терпели и даже с которым обменивались вежливыми письмами, осмелился короноваться! Причем, дважды: в Париже, императором, а в Милане – древней железной короной лонгобардов – королем Италии! Вот этого царь стерпеть не мог. Постепенно он начал выздоравливать от либеральной болезни, которой его заразил Лагарп.

Подготовка к войне и монтаж новой антифранцузской коалиции Петербург начал, по традиции на основе английского золота (в покере можно играть и на чужие деньги, такое не запрещено), еще до официального разрыва дипломатических отношений с Парижем. Намудренный в Лондоне Питтом и Новосильцевым план предполагал втягивание в альянс Австрии и Пруссии. Правда, ни одна из этих стран не желала подставлять голову под меч "бога войны". Австрию удалось, после длительного сопротивления Вены, шантажировать и вынудить^[34]. Таким вот образом царь получил сильную – как он сам считал – карту в данном раунде.

Пруссия отказывалась гораздо эффективнее, в связи с чем, подговоренный Чарторыйским (российским министром иностранных дел) Александр решил заставить ее согласиться при помощи оружия, в рамках проклинаемого впоследствии прусской историографией “Czartoryskis Mordplan gegen Preussen” (план Чарторыйского, нацеленный на то, чтобы покончить с Пруссией) – среди всего прочего, в нем предполагалось даже воскрешение Польши. Торговля начала делаться жаркой.

Холодным утром 21 сентября года, после торжественного богослужения перед алтарем Казанской Богоматери (и после проведения двумя днями раньше «консультации» с «божьим человеком» Селивановым) Александр выступил из Петербурга за своими, находящимися в пути уже несколько дней, войсками на запад. В конце сентября он добрался до Пулав; остановился во дворце Чарторыйских и целых пятнадцать дней танцевал там на балах среди очарованных ним красивых полек и поляков, которые, ошеломленные видением воскрешения отчизны, сбежались к нему отовсюду и целовали ему руки за обещания. И это обещание было дано им в момент трогательной откровенности: да, да, Пруссия будет им раздавлена, а свободная Польша – отстроена!

Непревзойденный и вечно ненасытный "women-killer", каким был Александр, из целования польских дам наверняка черпал громадное удовольствие. Но вот поцелуи, которыми одаряли его польские энтузиасты, ни к чему хорошему для них не привел. К примеру, когда российский посол в Берлине, Алопеус, выдал прусскому канцлеру, Харденбергу, тайны "пулавского плана", и когда высланный царем (за спиной Чарторыйского и поляков) в Берлин князь Долгорукий покрепче надавил на Фридриха Вильгельма III – перепуганная Пруссия тут же заявила о своей готовности к уступкам. Только и ожидавший этого Александр помчался в Берлин и сходу передал Харденбергу содержащий сотни фамилий список польских патриотов – подданных Пруссии, которые в Пулавах так мечтали о независимой Польше. Берлин незамедлительно начал жесточайшие репрессии против этих людей.

И все же, в конце концов, пруссаки увильнули от участия в войне. Они эффективно очаровывали Александра целым арсеналом романтических средств, среди которых за первенство боролись присяга взаимной дружбы, данная в "стиле эпохи", в полночь, на могиле Фридриха II, и тот факто, что не слишком-то обожающая своего пугливого и заикающегося муженька королева Луиза – обожаемая народом за набожность и решительность, воплощение всяческих достоинств (ее называли "добродетельной Армидой") – отправилась к царю в постель. В результате Берлин согласился только лишь на "вооруженный нейтралитет". Умелые закулисные действия французской дипломатии повлияли на результат этой прусской раздачи карт, результата для Наполеона крайне удачного, поскольку прусский козырь в руках царя мог бы оказаться впоследствии решающим.

Так что и вторая потенциальна карта для окончательного розыгрыша уплыла из рук Александра, но он неизменно верил, что с помощью собственной армии с "корсиканским узурпатором" справится. Первая карта, что была в его распоряжении ранее, австрийская карта, утратила свою ценность в городе Ульм. Австрийцы атаковали Францию в весьма подходящий момент, когда армия Наполеона располагалась на биваке на берегу Ла-Манша. Но солдаты Наполеона совершили одно из тех военных чудес, которые прославили эпоху: в кошмарных сапогах (не было различия между правым и левым) из паршиво вычиненной кожи они прошли от Ла-Манша до Ульм с той же самой скоростью, с которой в следующем веке то же самое совершили танки Гудериана и танковая армия генерал Паттона. В результате, австрийская раздача этого раунда закончилось требованием проверки карт со стороны Наполеона 17 октября под Ульмом – французы без особого усилия взяли в плен большую часть австрийских сил (сорок три тысячи человек) во главе с главнокомандующим, фельдмаршалом Маком.

Очередные мелкие раздачи так же не приносили царю успеха. Он атаковал, повышал ставку, а Наполеон требовал открыть карты и выигрывал. В средине ноября российские войска были разбиты под Амштеттеном, Сен-Польтеном и Холлабрюном, и только лишь под Дюрренштайном добились относительной ничьей при собственном троекратном численном перевесе.

Уже по самим географическим названиям вы, должно быть, сориентировались, что игра шла тогда на территории Австрии, неподалеку от Вены. Раньше сражались на территории Баварии. Именно там столкнулись авангарды прущей с востока российской армии и браво марширующей с запада французской армии. Эта последняя всего несколько месяцев назад стала называться Великой Армией, и после значащей для эволюции "ars militaris" (военного искусства – лат.), совершенной их идолом реорганизации, была разделена на семь мощных, относительно самостоятельных оперативных единиц, названных корпусами. Каждый корпус состоял из трех дивизий и располагал прекрасно функционирующим штабом армейского типа и полной собственной транспортной, санитарной и т.д. базой.

В отличие от них, российская армия действовала в соответствии со старыми схемами прусской военной школы, не имея понятия о быстром маневре, с целью застать противника врасплох, об эластичности действий, а что самое плохое – имея колоссальнейшие недостатки в снабжении, боевой подготовке и снаряжении.

Великую Армию Наполеон перебросил дунайский театр военных действий с баз над Ла-Маншем в тот момент, когда натравленные царем австрийцы начали военные действия против Франции. Первая цель Бонапарте состояла в том, чтобы не допустить соединения австрийской и российской армий. Благодаря помощи своего гениального шпиона, эльзасца Карла Шульмайстера, который прокрался в австрийский штаб и занял там пост… начальника разведки (!), "бог войны" своей цели достиг – Шульмайстер задержал австрийцев в Ульме и вызвал то, что они позволили замкнуть себя в клетке словно отара овец, прежде чем пришли русские.

Российская армия не сумела перекрыть французам дорогу на Вену, и после нескольких кровавых стычек, о которых я упоминал выше, была спихнута в направлении Брно и Оломунца, где она начала готовиться к решающей битве. Случилась она в первые дни декабря на слегка холмистой, пересеченной рекой Литавой и ручьем Гольдбах (прилив Литавы) территории, на расстоянии неполных двенадцати километров от Брно, рядом с деревушкой Аустерлиц (сегодня – Славково).

Пора представить карты обоих игроков в этой последней раздаче. У французов было около семидесяти пяти тысяч солдат; у русских – на несколько тысяч больше, к тому же имелись помогающие им полтора десятка тысяч австрийцев. То есть, количественно карты не слишком-то и различались, но вот качественно – да. Здесь я не имею в виду различий в храбрости – как российские, так и французские солдаты были неистовыми в бою, ни те, ни другие не любили поворачиваться к противнику спинами. Разница заключалась в чем-то другом.

Француз в мундире имел над собой человека, которого он не только почитал, как почитают грозных, извечных богов, но и любил всем сердцем, как любят самого близкого приятеля. За друзей всегда сражаешься яростней. Этот человек уважал солдата, и солдат об этом знал. Над российским солдатом царил окруженный традиционным нимбом монарх, за которого следовало умирать без ропота, и от которого нельзя было ожидать слов: "Благодарю вас, дети!". За каждый проступок, не говоря уже о ропоте, грозил кнут. Провинившийся в чем-либо царский солдат умирал долго, проходя между двумя рядами прутьев, сдирающих мясо с ребер. Французский солдат отправлялся под стену и получал пулю в грудь – офицер, который пожелал бы над ним поиздеваться, перед этим должен был бы написать завещание и попросить Спасителя принять его в Царствие Самоубийц.

Наполеон мог воспитывать солдат наказаниями, имевшими психологический характер. В Булони солдаты Старой Гвардии (элиты французской армии), начали в пивной драку с солдатами из линейных подразделений. Сотня гвардейцев и сотня пехотинцев договорились встретиться под городом после чего начали такую рубиловку, что в течение всего лишь получаса убитыми пало тридцать три человека. Потребовалась формальная атака тяжелых кирасир Келлермана, чтобы разделить дерущихся. Император, узнав о том, что причиной ссоры стала какая-то песенка, приказал распечатать ее текст, после чего заставил несчастных гвардейцев пройти маршем через город с оружием на левом плече, а текст песенки был приколот у каждого на груди. Сегодня подобное наказание способна вызвать разве что пожатие плечами. Тогда же, для элитарной Старой Гвардии, в которую можно было попасть только лишь после многолетней безупречной службы, это было невообразимым позором, самой настоящей катастрофой. Многие из тех солдат перед тем не проронило ни единой слезы, но тогда, в Булони, многие ревели, маршируя с болтающимися у воротника листками. Стоявшие на улице люди замерли от изумления, но никому и в голову не пришло смеяться. С тех пор, если бы кто-либо из гвардейцев где-либо и каким угодно образом начал бы скандалить, собственные коллеги линчевали бы его.

До того же совершенства Наполеон довел систему наград и повышений по службе. Привив своим людям уверенность о наивысшей ценности чести, он привел к тому, что те никогда бы не поменяли на какие-либо деньги такие вот вроде мелкие жесты и слова, как обычное «благодарю тебя», услышанное из его собственных уст, как ласковое трепание за ухо (это был любимый жест доверенности Наполеона в отношении солдат) или же практика приподнимать шляпу перед наиболее заслуженными отрядами на смотрах после битвы.

Солдаты Наполеона чаще, чем когда-либо до того и еще долго после того в течение всей истории – носили в своих ранцах маршальские жезлы. Подняться до высочайшего ранга мог каждый, солдаты видели это – живыми примерами были их собственные маршалы. В ампирном поезде, между 19 мая года (первые назначения) и годом, ехало целых двадцать шесть маршалов. Среди них был один князь (по праву рождения) (Понятовский^[35]), один маркиз (Груши), пять дворян, восемь горожан и целых одиннадцать представителей крестьянства! То есть, совместно «низшие» сословия (мещане и плебс) представляли собой целых семьдесят три процента данного оркестра, и подобно дело обстояло среди генералов и полковников, так что у солдата не было причин не верить в быстрое продвижение по службе. Такие продвижения осуществлялись и вправду быстро, чем все были довольны – кроме павших, которые освобождали свои посты, и неграмотного негра Геркулеса, который во главе двадцати пяти гидов (личных охранников Наполеонов) разбил австрийскую колонну под деревушкой Арколе, и мог обвинить Бонапарте только в том, что его не именовали маршалом Франции.

Замечательный пример скоростного повышения в чине, это повышение в генеральский чин сына рабочего, Жана Людовика Гро. В году Гро был одним из множества полковников Великой Армии, мечтающих о генеральском мундире. Как-то раз, стоя в коридоре Тюильри, он начал поправлять себе воротник перед зеркалом. Он настолько был удовлетворен собственным видом, что начал разговаривать сам с собой, а точнее, с типом, стоящим по другой стороне зеркала:

- Ах, вот если бы столь храбрый как ты человек, с твоей душой солдата,, знал математику, тогда император наверняка сделал бы тебя генералом.

В этот самый момент он почувствовал на плече чью-то руку (а это была рука Бонапарте, который как раз проходил по коридору) и услышал:

- Ты им уже стал, Гро.

А годом позднее Гро стал бароном Империи.

Как видно из данного примера, наполеоновские солдаты находили с другой стороны зеркала страну чудес, не худшую, чем находила Алиса.

Способ повышения в наполеоновской армии был, осуществляемый часто а режиме импровизации, весьма зрелищным, что необычно сильно воздействовало на солдат. Паж Наполеона, Эмиль Марко де Сент-Илер, отметил сцену, которая разыгралась во время одного из военных смотров в конце января года, сцену, весьма типичную для методик корсиканца. Бонапарте заметил пожилого, усталого сержанта и приказал ему выйти из шеренги.

- Фамилия?

- Ноэль.

- Откуда родом?

- Я родился в Париже, сир!

- Откуда-то я тебя помню. Не были ли мы вместе в Италии?

- Так точно, сир!

- Вот теперь вспоминаю. Там ты стал сержантом.

- Под Маренго, сир!

- И что потом?

- Потом… потом ничего, сир!

- Странно. А ты не желал перейти в гвардию?

- Очень хотел, сир, я участвовал во всех битвах и старался, но как-то…

Наполеон отошел в сторону, недолго пошептался с полковником – командиром Ноэля, после чего, по данному знаку, прозвучала барабанная дробь, солдаты отдали салют, и полковник сообщил:

- От имени Императора! Сержант Ноэль назначается подпоручиком нашего полка!

Снова барабанная дробь.

- От имени Императора! Подпоручик Ноэль назначается поручиком нашего полка!

И в третий раз гром барабанной дроби.

- От имени Императора! Поручик Ноэль назначается капитаном нашего полка!

Таким вот образом Бонапарте выравнивал недосмотры или несправедливости распределявших новые чины командиров^[36].

Мечтой каждого из солдат Великой Армии был крест учрежденного Наполеоном Почетного Легиона, в особенности же, снятый императором с собственной груди и повещенный на груди награждаемого. В этом плане "бог войны" стал таким же виртуозом, как и в ведении военных действий, в которых, благодаря этому, легче одерживал победу. Он мог подойти к солдату в простреленном мундире, сунуть палец в дыру от пули и пошутить: "Сейчас я тебе эту дырку заштопаю", после чего "латал" ее собственным крестом Почетного Легиона.

Во время итальянской кампании, после битвы под Ровередо, голодный генерал Бонапарте обратился к одному из солдат с просьбой поделиться с ним едой. Тогда в армии во всем испытывался недостаток, и у солдата имелся только один сухарь. Он разломил его наполовину. Через несколько лет, в году, император Бонапарте узнал на смотре того самого солдата, теперь уже сержанта во 2 полку стрелков Старой Гвардии.

- Это ты поделился со мной сухарем, когда мы умирали от голода?

- Так точно, сир! Вот только не было чем запить.

- Правда, помню… Сколько лет службы?

- Одиннадцать, сир! Восемь кампаний, девять ран…

- Ну хорошо, хорошо! Сейчас рассчитаемся. Ты поделился со мной, я поделюсь с тобой. Так, видишь, у меня тут два креста Легиона, один возьми себе… Маршал Бертье! Этот солдат сегодня обедает со мной! Проследи, чтобы нам хватало питья!

Критики Наполеона утверждают, что все это были выступления под солдатскую публику. Так естественно, господа, в этом никто никогда и не сомневался. Главное было в чем-то другом – и как его солдаты могли бы после подобных выступлений его не обожать? Так что трудно удивляться тому, что умирая в битвах, из последних сил они кричали: "Да здравствует император!".

Обожающий играться в Гарун-аль-Рашида Наполеон переодевался в обычного офицера или гражданского и изучал настроения. В году, притворившись австрийцем, под Веной он зацепил какого-то рекрута, услышав же, что тот наполеоновский солдат, крикнул:

- Ага, еще одна из тех французских свиней! Отобрать у него оружие и повесить! Что ты можешь сказать в свою защиту, несчастный?

Парень сплюнул ему под ноги и процедил:

- Отъ…сь! Если хочешь, можешь меня повесить. Да здравствует император!

Тут ему дали понять, кто перед ним стоит, и незамедлительно повысили в чине.

Массовый психоз? Естественно. Но быть виновником такого психоза – очень большое дело!

Возвращаясь к ордену Почетного Легиона – чтобы все было ясно: Наполеон и сам относился к нему как к "блестяшке", которой солдатские сердца можно было обольщать эффективнее всего. На свете не осталось ни одного такого ордена, который не был бы проституированным, и орден Почетного Легиона исключением не был. Пример: однажды брат Наполеона, король Вестфалии, Иероним Бонапарте, который тем более весело развлекался в театрах и борделях, чем большим был дефицит его государства *в году – четырнадцать миллионов франков!), пожелал дать крест Почетного Легиона некоему Ле Камю. Заслуги этого Ле Камю трудно было переоценить – каждые три дня он доставлял королю все новых и новых девиц легкого поведения; в Касселе он зацепил фривольную горничную, которую ревнивая супруга Иеронима выгнала, он же доставил ко двору вроцлавскую актриску, которая понравилась его господину. За все это Иероним назначил его камергером и графом Фюрстенштайном, но считал, что этого мало, потому попросил у братика еще и орден для Ле Камю. Император, прекрасно знавший, что Ле Камю является придворным сводником (об этом ему в специальном рапорте донес мсье Жоливе^[37]), отказал, объясняя, что очень много заслуженных для Франции мужей еще не были награждены. Иероним не был сконфужен этим отказом и настаивал так долго, что Наполеон, в конце концов, сломался, а точнее – устал от напора брата.

Солдаты о таких небольших свинствах и не знали – для них крест Почетного Легиона был святостью, волшебным фетишем, земным раем, превышающим все обещанные небеса из сферы мира духов. Узнав старого фузилера, Ромефа, Наполеон с удивлением отметил, что у того на груди нет полученного когда-то ордена. Оказалось, что Ромеф, крест которого был рассечен наполовину австрийской саблей, носит оба кусочка, завернутые в бумагу, в кармане. Император предложил ему обменять эти остатки на новый крест, только Ромеф решительно отказал.

- Это вот так ты ценишь эти обломки?, - с провокационным пренебрежением указал Бонапарт на кусочки награды.

Слыша это, солдат буркнул себе под нос нечто такое, что, как правило, для ушей монарха не предназначается.

- Не бесись, старик. Если уж ты так упираешься, то, пожалуйста, бери себе другой, целый, тв заслужил два, - сказал Наполеон и тут же добавил в сторону разозленных бесцеремонностью рядового офицеров свиты: - Спокойно, господа. Мы с Ромефом старые дружки, вот только ему нравится дуться.

Наполеон на своих солдат не дулся и не обижался. В году, в Польше, когда стало не доставать провианта для армии, и солдатам целую неделю пришлось искать пропитания самостоятельным промыслом, инкогнито пробежался по бивакам, желая проверить, как те справляются. В золе одного из костров, вокруг которого спала рота пехотинцев, он увидел картофелины. Кончиком сабли он выкопал парочку из жара, а тут один из солдат открыл глаз и спросил:

- Эй, наглец, а тебе не мешает, что картошку ты воруешь у нас?!

- Извини, приятель, но я такой голодный…

- Ладно, если так, возьми одну-две и вали!

Только чужак не спешил "валить", в связи с чем солдат сорвался с места, толкнул его и… упал на колени, так как узнал императора. Он… ударил императора!

- Сир, прикажите меня расстрелять, умоляю!

- Только не надо бредить, сынок. Это же я виноват. И не ори так, а то разбудишь остальных, вот тогда наделаешь мне стыда! – успокоил его Наполеон, а вскоре сделал его поручиком.

Он позволял им много, много чего, хотя, на самом деле – очень немного, если учесть относительность всяческих явлений и понятий. Сам же он выстроил между собой и солдатами мистическое строение, характер которого более всего приближался к патерналистским системам. Он стал для них заботливым и справедливым отцом, евшим то же самое, что и они сами, и, в отличие от блестящих офицериков с лампасами, практически всегда одетым в скромную серую шинель (знаменитый "redingote gris"). Он лично собирал с поля боя раненых (причем, без разницы, и своих, и противников – в соответствии с его приказом раненых любой из сторон, в том числе – и офицеров, нельзя было разделять), после чего посещал их в госпиталях и лазаретах, чтобы подбодрить и лично проверить, ничего ли им не хватает. Если же в перечне не хватало хотя бы бинта, или же у раненых имелись хоть какие-то причины для жалоб, ответственные за это офицеры высшего ранга тут же строго наказывались, и они были рады, если дело заканчивалось всего лишь разжалованием.

Солдаты же были его детьми. Дети были умными, они знали, что могут себе позволить по отношению к отцу, а вот чего не следует делать никогда, чтобы чувствительная струна не была перетянута и не лопнула. Когда ночью он появлялся ни с того, ни с сего и садился вместе с ними у бивачного костра, к нему относились как к своему, когда же приходила его очередь подкинуть дров в огонь, кто-нибудь напоминал ему об этом, и в этом не было ни грамма отсутствия уважения, совсем наоборот – это было проявлением любви.

В конце концов, он был их "Маленьким капралом". Этот данный ему советом старейших солдат итальянской армии после битвы под Лоди "чин" сохранился в истории и легенде не слишком заслуженно, поскольку после битвы под Кастильоне армия "повысила" своего главнокомандующего до чина сержанта. У детей появился для игр свой каменный замок, и они были ужасно рады, что им он казался замком из пластилина.

Его антагонисты словно испорченная пластинка до настоящего времени повторяют, что все это – питание сухим хлебом, когда вся армия ела сухой хлеб, а сам он мог иметь цыплят; хождение пешком, когда не хватало лошадей для раненых, и он отдавал своих, эта вот забота, мягкость в отношении тех, кто был ниже чином, при одновременной суровости в отношении армейских сановников, полковников и генералов, защита слабых перед более сильными – все это было циничным фарсом, громадным празднеством бенгальских огней, рассчитанный на обольщение сердец. Возможно, вот только, какое отношение это имеет к делу? Какой солдат во всем мире не желал бы такого человечного отношения к нему самому, даже зная, что все это театр? В жизни самое главное – эффекты. Это правда, что к солдатам он обращался по имени и чаровал знанием их семейных дел, поскольку перед тем приказывал доставлять себе их досье, но что в этом предосудительного, если таким вот образом он делал их счастливыми? Война – нянька жестокая, и если на ней кто-то погладит тебя по голове и прижмет к себе, делается легче.

Говоря откровенно – это был театр, но театр фантастически чарующий и, что самое главное, дьявольски эффективный. Судьи корсиканского Обольстителя – арбитры священной морали, назвали все это фарсом, забывая, что покер становится фарсом лишь тогда, когда один из партнеров не умеет играть. А игра Наполеона была крайне действенной.

Давайте послушаем французского историка, Анри Уссе: "Комедиант? – И да, и нет, поскольку Наполеон и вправду любил солдата". Любил по сути, любил от всего сердца. Ведь даже если и был "Il Comediante" – так его, вроде как, назвал папа римский Пий VII – то как же часто играл он самого себя, человека с удивительно добрым сердцем по сравнению с масштабами достигнутого величия.

И кто из людей в своей жизни не актерствует? – покажите мне хотя бы одного. Здесь срабатывают базовые истины психологии. Величайшие враги Бонапарте не отказывали ему в громадной впечатлительности к людским страданиям и обидам, в снисходительности и милосердии. Это отметила даже прусская королева, ненавидящая его сильнее, чем дьявола. Его министр Маре: "Сердце его было добрым по природе. Этого не станет отрицать никто из великих и малых, которые имели возможность узнать его". Другой министр, Коленкур: "Наполеон неохотно наказывал, врожденная мягкость склоняла его щадить виновных". Практически точно так же звучащее впечатление выразили о нем де Боссе, Савари, Файн и один из самых ярых антагонистов императора, Бурьенн: "Наполеон не был способен устоять перед голосом милосердия. Об этом свидетельствуют бесчисленные случаи, в которых он прощал наказание". Но "он старался усиленно скрывать свою доброту сердца, в противоположность ко многим, которые ею демонстративно хвастаются, совершенно ее не имея" (маршал Мармон). Это же подтвердил генерал Рапп "Император напрасно старался показать себя суровым. Природа побеждала это его решение. Не было человека более снисходительного и более человечного".

Что же может быть более человечным, чем театр опеки над солдатом; театр, в котором не ведомо, больше ли было расчетливого прагматизма или же голоса сердца? Где есть та мерка, чтобы решить эту проблему? Он лично проверял обувь и рубахи солдат и спрашивал, подходят ли те им. Как-то раз, увидав натруженное подразделение, вернувшееся на квартиры в полночь, он лично проследил, чтобы для них разожгли костер и чтобы всех накормили, и только после того отправился отдыхать. Под Дрезденом он занимался потребностями армии до поздней ночи, вернулся к себе весь промоченный дождем ("вода ручьями стекала с его одежды" – вспоминал герцог Виченцы), что закончилось горячкой, когда же окружение начало упрекать его, что он не заботится о своем здоровье, Наполеон ответил:

- Ну что же вы хотите, это же мои дети, а то, что я делаю – это мое ремесло.

Кстати, военное ремесло он считал "варварским" (его собственное определение) и жаловался, что ему приходится заниматься им из необходимости.

Писали, будто бы армия была для него "пушечным мясом". Но не писали, во всяком случае, не столь очевидно, что сам он себя никогда не щадил и иногда выступал в такой же роли. Под Ваграмом он очутился в обстреливаемом перекрестным огнем вражеских орудий "поле смерти". Увидев это, генерал Вальтер, командир конных гвардейских гренадеров, приказал ему немедленно отступить. Наполеон отказался. Тогда Вальтер подскочил к нему и воскликнул:

- Валите отсюда, Ваше Императорское Величество, а не то я прикажу своим людям связать Вас, забросить на дно фургона и отвезти в тыл!!!

Наполеон ретировался, говоря начальнику генерального штаба, маршалу Бертье:

- Я его знаю, он так бы и сделал.

Он считал, что командир не должен без толку подставлять себя под пули, но – когда ситуация того требовала – обязан послужить примером. Под Лоди и при Арколе солдаты не могли захватить мостов, заблокированных с другого берега концентрированным картечным огнем. Тогда он сам повел контратаки, чуть ли не в стиле камикадзе^[38]. Когда пишут о "пушечном мясе", про это как-то забывают.

- Ну а кроме того – а в какие времена, в какой стране и на каком континенте, в какой войне солдат не является "пушечным мясом"? Это результат жизни, цивилизации (ЦИВЛИЗАЦИИ!),Системы, войны как таковой – никак не главнокомандующих. Бонапарте не придумал войну, и даже если заслуживал имени "бога войны", то только лишь потому, что умел гениально разыгрывать ее, а не потому, что был ее апостолом. Вот таким он никогда не был. Кто сегодня помнит его слова: "Война – ремесло варварское. Будущее принадлежит миру"? Он хотел быть земледельцем, но никак не ремесленником убийства. Постоянные атаки подпитываемых британским золотом и ненавистью царя Александра I антифранцузских коалиций не давали ему спокойно культивировать свое полюшко от Вислы до Атлантики. И не удивляйтесь ехидству последних слов, потому что, хотя и защищаю его, его апологетом не являюсь и, зная различную грязь той эпохи как и грязь собственной совести – знаю так же хорошо, возможно, лучше его критиков, грязь его действий. Но я знаю и то, что в большинстве случаев его вынуждали к сражению (до конкретных примеров мы еще дойдем), вот и должен был он заниматься "варварским ремеслом". А раз был должен – то старался это делать абсолютно совершенным образом. И как раз этому служило отношение к солдату как к приятелю или, скорее – как к собственному ребенку.

Наш царь – поэт хитрости не растрачивал своего умения на флирт с солдатней, и к армии относился, как и любой из российских феодальных господ относится к собственным мужикам, то есть – как к скотине. Своими приказами он гнал в бой толпы хамла в мундирах^[39], не объясняя, а почему они должны сражаться. То, что только потому, что такова воля царя-батюшки, было вещью совершенно очевидной. Иногда только солдат побуждали, внушая им через попов, что Бонапарте – это воплощение Вельзевула, потому-то борьба с ним давала вечное спасение.

Наполеоновский солдат всегда осознавал, за что он сражается. По крайней мере, так ему казалось. Бонапарте объяснял ему это (и не важно, честно или нет) в знаменитых воззваниях-беседах с армией, в которых разжигал солдатскую гордость, и хвалил, если солдаты того заслуживали. Ибо что может быть более приятного для человека, чем заслуженная похвала? И как часто подрезает крылья и подпитывает обиду ее отсутствие. И чем-то совершенно беспрецедентным был тот факт, что в своих воззваниях главнокомандующий всю заслугу за победу отдавал армии, как будто бы его собственный гений здесь совершенно не при чем.

Вот несколько примеров, фрагментов воззваний Наполеона перед Аустерлицем, которыми французские солдаты опьянялись сильнее, чем русские – получаемыми в награду от царя чарками водки:

"Солдаты! Вы плохо одеты и плохо питаетесь. Правительство много чего вам должно, но не может дать ничего. Стойкость и отвага, которые вы проявляете среди этих скал, достойны восхищения…" (Ницца, Головная штаб-квартира, ).

"Солдаты! В течение пятнадцати дней вы одержали шесть побед (…) Оголенные от всего, вы исполнили все!" (Кераско, головная штаб-квартира, ).

"Солдаты! Словно поток вы спустились с высот Апеннин. Вы свергли, раздавили, распылили все, что стояло у вас на пути (…) Во Франции ваши семьи, ваши жены и любимые радуются этим успехам и гордятся тем, что они принадлежат вам" (Милан, Головная штаб-квартира, ).

"Взятие Мантуи завершает войну, которая на Родине обеспечила вам имя бессмертных!" (Бассано, головная штаб-квартира, ).

Еще раз тот же самый вопрос: как мог не любить своего командующего солдат, к которому командующий обращался таким вот образом? И как этот солдат мог потом не совершать сверхчеловеческих усилий, чтобы заслужить похвалу такого командующего?

Царь Александр распоряжался своими военными картами совершенно иначе. Распоряжался он ими по-старомодному, что было достойной наказания ошибкой, учтя при этом, что методы ведения солдата в бой со времен Фридриха Великого несколько поменялись. Это различие имела огромное влияние на судьбу второго раунда императорского покера, и потому-то я и посвятил его объяснению столько места.

Остальными картами у обоих партнеров была мелочевка – ведущие офицеры их армий. Нет, вы не ошиблись. Как раз в этом раунде ведущими картами были простые солдаты, рядовые и унтер-офицеры; а маршалы с генералами дополняли их в качестве мелочи. Этот феномен мы объясним позднее, пока же что познакомимся с мелкими картами – фосками.

В битве под Аустерлицем деятельное участие приняло семь французских маршалов. В алфавитном порядке: Бернадотт, Бертье, Бессьер, Даву, Ланн, Мюрат и Сульт. Все они были людьми храбрыми и способными (на все), за исключением Даву, честность которого доводила коллег до рвоты. Помимо того, все они были между собой перессорены как стая голодных псов, потому что были вечно голодны новых отличий, славы и денег. За одним исключением (Бернадотт), все они были привязаны к Наполеону и послушны ему. Только одному этому следует благодарить, что они взаимно не поубивали один другого.

В наибольшей степени это угрожало ненавидимому всеми интригану Бернадотту. Бертье неоднократно вызывал его на дуэль; Даву ночами снился сон, что расстреливает его за измену, а Массена отдал бы собственный глаз за возможность расправиться с Бернадоттом. Бертье, впрочем, охотно выковырял бы у Массены тот самый глаз, которым галантный кавалер Массена уж слишком настойчиво приглядывался к обожаемой Бертье мадам Висконти. Наверное, именно потому, когда Бонапарте во время охоты, совершенно не желая того, подстрелил Массену в глазницу, стоявший рядом Бертье с охотой взял вину на себя. Бертье ненавидел Даву еще и за его военные успехи, но в этом ничего особенного не было, потому что по той же самой причине ненависть к Даву испытывало большинство маршалов.

Кавалеристы Мюрат и Бессьер были разозлены на Ланна после того, как Наполеон назвал их – за подзуживание к дуэлям – "глупыми крокодилами". Мюрат утверждал, что это как раз Ланн их "засыпал". Желая отомстить ему, вместе с Сультом они уговорили Ланна во время одной из кампаний представить императору необходимость отступления, в связи с "безнадежностью ситуации". Наполеон Ланна выслушал и, более удивленный, чем рассерженный, заявил, что впервые слышит из уст маршала слово "отступление", на что присутствующий при разговоре Сульт заметил, что это и вправду вещь неслыханная, которую нельзя ничем оправдать. Только после этого до Ланна дошло, что его обвели вокруг пальца и, вне себя от гнева, с места вызвал Сульта на поединок. О Бессьере Ланн тоже не забыл (в особенности, не забыл того, что тот в официальном рапорте обвинил его в краже трехсот тысяч франков из полковой казны) и его тоже вызвал рубиться на саблях.

Когда отряды Мюрата начинали действовать в сфере операций Даву или наоборот, каждый из этих маршалов отдавал своим людям приказ, запрещающий подчиняться каким-либо указаниям коллеги-маршала, что приводило к неустанным стычкам и к стратегическому бардаку. Как-то ночью Мюрат, после многочасовой борьбы с мрачными мыслями, неожиданно сорвался с места, выбежал из палатки и, с саблей в руке, побежал рубить Даву. Его штабные офицеры нагнали его на средине пути и с огромным трудом затащили назад.

В году Наполеон совершил глупость, подчинив корпус Даву Мюрату. Даву ответил на это так, как поступили недавно швейцарские таможенники, забастовка которых заключалась в том, что они чрезвычайно скрупулезно начали исполнять все свои регламентные обязанности, в результате чего на границах образовались гигантские пробки – Даву, в соответствии с уставом, начал подавать рапорта, даже самые срочные, по службе, то есть, через своего начальника Мюрата, в результате чего те весьма сильно запаздывали в головную штаб-квартиру. Рассерженный всем этим Бонапарте приказал Даву пересылать рапорты непосредственно ему, неосторожно добавив, что не всегда верит в то, о чем ему докладывает Мюрат. Даву моментально воспользовался случаем и заявил, что честь не позволяет ему служить под началом человека, которому император не доверяет. Отчаявшийся Наполеон уже хотел все повернуть назад, но было уже слишком поздно, так как оба маршала заскочили к нему в комнату и начали обвинять друг друга в неспособности, пораженческих настроениях и в саботаже. Монарх слушал их, перекатывая сапогом туда-сюда российское пушечное ядро, называя себя в душе последним идиотом.

В свою очередь, у Александра под Аустерлицем имелось два генерала, к которым можно было относиться серьезно: Кутузова и Багратиона. В удивительной степени те походили на упомянутых выше французских маршалов (исключая Даву), и уже до тридцати лет они могли ыть спокойны за то, что им не грозит небо у какого-либо из богов. Зная об этом, они не смиряли себя и в последующие годы карьеры, но в одном им нельзя было отказать: воевать они умел столь же храбро, как воровать и своевольничать, и в войне разбирались. Но ни это, ни факт, что между ними отношения были, как между собакой и кошкой, не меняло ситуацию ни на волосок – в этой игре они были мелкими картишками, точно так же, как и их французские коллеги.

Наполеон доверял оперативным способностям собственных маршалов только тогда, когда они действовали по отдельности. Но достаточно было им встретиться, и ему приходилось напрягать все силы, чтобы разделить их и сделать полезными, по крайней мере, в том смысле, чтобы они не слишком ему мешали. Под Аустерлицем это ему удалось – сражением он руководил лично^[40], они же были передающими звеньями его приказов армии, что и сводило их роль до мелочевки.

Александр, хотя о войне у него было понятие, вынесенное из родимой иконографии, поступил подобным образом, рассчитывая на вдохновение, высылаемое Провидением исключительно законным монархам. И потому, хотя перед тем назначил Кутузова главнокомандующим собственной армии, под Аустерлицем поступил с точностью до наоборот в отношении того, что Кутузов предложил перед сражением.

План Кутузова был весьма несложен: вообще не ввязываться в сражение, отступить подождать вступления Пруссии в войну или же – по крайней мере – дождаться идущую с востока российскую армию Беннигсена. Александр же хотел атаковать и отрезать Наполеона от Вены, но, выслушав старого солдата, заколебался. "Бог войны" почуял эти колебания и испугался, что добыча уйдет. И тогда уже он преобразился в Тальму.

Сыгранная им комедия была достойна Мольера. В категориях покера – это был обратный блеф. Типичный блеф заключается в то, что ты делаешь вид, будто бы имеешь сильные карты, в то врем, как ее и нет – так ты пугаешь противника. Обратный блеф должен противника заставить осмелиться – ты же делаешь вид, будто приличных карт у тебя на руках нет.

Самый красивый блеф во всем императорском покере был спектаклем в двух актах. Наполеон инсценировал эту постановку в двух частях 28 и 29 ноября года.

28 ноября в штаб-квартире царя Александра появился генерал Савари, адъютант Наполеона и глава французской военной разведки. Мина у него была непонятная, и все время он просил заключить мир, или, хотя бы, временное перемирие. В конце концов, ему удалось вымолить лишь то, что русские вышлют к Бонапарте своего человека для переговоров. Все удалось только лишь потому, что император Всея Руси, хотя и почувствовал себя весьма возбужденным душой, не перестал быть "хитрым византийцем" - он самолично желал проверить состояние слабости противника.

Глазами царя был его адъютант и наиболее доверенный сотрудник, двадцативосьмилетний князь Петр Долгорукий. Поскольку в данном спектакле он по воле Наполеона сыграл роль первого плана – роль арлекина – его следует представить поближе.

Долгорукие п прямой линии происходили от Рюрика, осознание чего представляло собой основу интеллигентности Петра Петровича Долгорукого. Пожиратель поляков и фанатичный пруссофил, несмотря на молодой возраст и замечаемую некоторыми умственную отсталость, он сделался при петербургском дворе одним из предводителей реакции и с высот данного поста яростно боролся с Чарторыйским. Александр доверял ему безгранично и использовал в самых важных дипломатических миссиях, в особенности, в Берлин, где как раз по наущению Долгорукого прусской полиции был передан список польских патриотов, которые прибыли выразить почтение Александру. Теперь, под Аустерлицем, этот вот царский любимчик должен был поставить точку над "і".

Повторный визит произошел 29 ноября. Князь Долгорукий, в своем парадном мундире, вез Бонапарте царский ультиматум, презрительно адресованный: «предводителю французов». Над разработкой этой вот формулировки, освобождающей от титулования "узурпатора" императором, в штабе Александра работало несколько человек, а достигнутый ними эффект был признан "победой перед победой".

Потомок Рюрика встретил корсиканца – усталого, грязного и покорного – возле передних французских постов. Бонапарте с поспешностью пажа выбежал навстречу Долгорукому и лично, обращаясь к нему переполненными уважения словами, повел к себе. По дороге Долгорукий лично мог наблюдать, как французские отряды спешно сворачивают лагерь и собираются отступать, как другие подразделения насыпают шанцы, обязанные это наступление прикрывать. Во время беседы он относился к Наполеону, словно "к боярину, которого должны сослать в Сибирь", стучал кулаком по столу и требовал безоговорочной капитуляции. Наполеон извивался, торговался и упрашивал, но когда Долгорукий заявил, что отступить французам разрешать лишь тогда, если Бонапарте незамедлительно пообещает отдать всю Италию, Вену и другую европейскую добычу, до него дошло, что комедия излишне насыщается дешевыми хохмами. Помня, что пересаливать не стоит, ибо у всего на свете имеются свои границы – даже глупость князя Долгорукова – Наполеон отправил сопляка коротким:

- И прошу меня не оскорблять! Я не согласен!

Долго еще после того, вспоминая свою роль, Наполеон смеялся и даже в официальных письмах называл Долгорукова "un frèliquet" (прощелыгой)^[41].

Князь возвратился к своему царю и вечером того же самого дня представил тому рапорт, в котором, черным по белому, доказывал, что французская армия находится в состоянии полнейшего отступления, а впавший в истерику Бонапарте думает только лишь о том, как выбраться целым из авантюры, в которую сам же и влез. Тут перепугался Александр, и эти опасения имели идентичную основу, что и ранее у Наполеона – что добыча выскочит у него из-под носа. Охотнее всего, он атаковал бы сразу, но прожекторов к этому времени еще не изобрели, т возникло опасение, что победная армия наощупь попросту заблудится, тем более, что оба войска разделяло приличное расстояние.

В связи с этим было решено провести несколько организационных усовершенствований. Скомпрометированный "пораженец" Кутузов практически был отстранен от управления армией – руль своими "помазанными" руками взял сам император. После чего началось передвижение в сторону императора, и первого декабря армия остановилась vis a vis французов, на другом берегу ручья Гольдбах. И вновь ночь задержала операцию.

Той ночью в российском штабе на специальном совещании был вычерчен план завтрашней победы и детали погони за французами. Кутузов присутствовал на этом шабаше придурков, но собственное отношение к их концепции выразил столь же демонстративным, сколько и тривиальным образом – в самом же начале он заснул и сильно храпел. Возможно, именно потому, а еще в связи с плохим освещением от лучины, российский план был разработан крайне небрежно – в нем было полно ошибок, даже расстояния на картах были нанесены неверно, что привело к нескольким весьма неприятным для царской армии неожиданностям. Принципиальная же директива сводилась к двум вещам: всей силой следует атаковать самое слабое, правое крыло французов, после чего внимательно прослеживать за направлением бегства неприятеля.

Таким вот образом, "хитрому византийцу" на сей раз хитрости и не хватило. Переполненный внедренной ему "божьим человеком", Селивановым, мистической верой в свое предназначение, которому станет помогать Провидение, он проглотил приманку, закинутую корсиканцем. Причем, во всех даже мельчайших подробностях. Наполеон сознательно ослабил свое правое крыло, чтобы собрать там головные российские силы и затем, когда наступающие повернутся к нему боком, ударить им во фланг с помощью собственного центра..

Ночь по обеим сторонам прошла в атмосфере возбуждения. Обе армии уже знали направления своих завтрашних маневров, обе они были переполнены победными настроениями. Русские - потому что знали, их царь-батюшка взял верховное командование на себя, в связи с чем небеса, хочешь – не хочешь, просто должны будут выступить на их стороне. Французы были на подъеме по тем же самым причинам – за день перед сражением император заверил их, что не станет полагаться на месье офицеров ("Солдаты, я сам стану управлять батальонами!") и собственноручно задействует все нитки.

Когда Наполеон возвращался с последней разведки (слыша грохот российских маршевых колонн, перемещаемых в направлении его правого крыла, он удостоверился в том, что все идет в соответствии с планом), кто-то из солдат подсветил ему дорогу факелом. К нему присоединился еще один, потом третий, и вскоре во французском лагере шестьдесят тысяч импровизированных из соломы факелов и поздравления по случаю первой годовщины коронации императора создали спонтанный и волнующий спектакль "son et lumiére" (звук и свет – фр.). Наполеон назвал эту ночь "прекраснейшей ночью в своей жизни".

Рассвет 2 декабря года приветствовал обе армии туманом, медленно вздымавшимся над плоскогорьем Пратцен, где на российской стороне ручья Гольдбах Александр готовился к легкой победе и погоне. "Лицитацию" он начал в семь часов, именно тогда, как это запрограммировал своим обратным блефом Бонапарте – бросая массы своей пехоты с Пратцена на правое крыло французов. К собственному изумлению, русские встретили там яростное сопротивление корпуса Даву и ввязались в обескровливающее сражение. В восемь часов солнце разогнало туман, и император заметил, что головная волна российской армии уже повернулась боком и стекает с возвышенности в направлении "ведущего" ее Даву. В какой-то момент он спросил у командующего французским центром, маршала Сульта:

- Сколько времени тебе понадобится на захват этого холма?

- Двадцать минут, сир!

Наполеон поглядел на часы.

- Нормально, дадим им еще четверть часа.

Через эти четверть часа, в девять, "бог войны" начал проверять карты на руках противника. Он махнул рукой, и когорты центральной группировки французов направились в сторону Пратцена. Для Александра это было полнейшей неожиданностью. Французский молот пал на его фланг и предпринял эффектную работу, несмотря на безумные усилия Багратиона и Кутузова. Последнего чуть ли не сразу ранили, а царь чудом избежал пленения.

Русские начали отовсюду стягивать все полки, которыми только они располагали (то есть, те, которые не были на данный момент связаны боем) и бросили их против Сульта и корпуса Бернадотта, но, несмотря на бравурные атаки своей кавалерии, уже не могли исправить ошибку и удержать нарастающее в их рядах замешательство.

Кульминационной точкой этого побоища был замечательный рейд кавалерии российской гвардии, которую в отчаянную контратаку бросил великий князь Константин. Это была элита царской армии. И об этом не нужно было знать, достаточно было поглядеть. В первом порыве гвардейцы разнесли саблями и копытами лошадей знаменитый первый батальон четвертого пехотного полка из дивизии Вандам, который застали врасплох среди виноградников. После этого они раздавили второй, столь же знаменитый батальон и продолжали мчаться дальше в бешенном порыве.

Наполеон видел это в подзорную трубу и обеспокоился. Два лучших линейных батальона его пехоты были снесены, словно кучи перьев, а чудовищный российский таран пер дальше и уничтожал все, встречающееся ему на пути. Против этой элиты следовало направить тоже элиту – в контратаку отправились конные гренадеры Бессьере, сливки французской гвардии. Две гвардейские кавалерии завязли в убийственной рубке, и тогда Константин разыграл последнюю карту, элиту из элит, не привлекаемую до сих пор золотую дворянскую молодежь Санкт-Петербурга: кавалергардов князя Репнина. Но на сей раз Бонапарте уже не ожидал и дал знак адъютанту Раппу, чтобы тот повел французскую элиту из элит – императорских телохранителей, два эскадрона конных стрелков и эскадрон мамелюков.

Через полчаса Рапп вернулся. С лица у него лилась кровь, в ладони он держал рукоять сабли, клинок которой был сломан у основания. Вернулся он без половины своих людей. Но с князем Репниным, которого мамелюки тащили на веревке, так же, как турки тащили своих невольников.

Полный разгром российской гвардейской кавалерии вызвал перелом – центр неприятеля лопнул, и возвышенность Пратцен перешла в руки французов. А потом началась резня. Часть русских бежала через скованные льдом озера Менин и Зачаны. Французы подняли свои пушки на Пратцен, засыпали лед градом ядер и потопили сотни неприятелей. К пяти вечера все было кончено.

Русские потеряли сто восемьдесят пушек и от тридцати до сорока пяти тысяч )различия в источниках) убитыми, раненными и взятыми в плен (в том числе – восемь генералов). У французов было неполных полторы тысячи убитых и семь тысяч раненных. Генерал Ланжерон уже после битвы обратился к генералу Дохтурову:

- Видел я различные поражения, но подобного даже представить не мог.

Военные эксперты соглашаются с ним, называя Аустерлиц "вторым, наряду с Каннами Ганнибала тактическим шедевром в военной истории".

Царь Всея Руси сбежал с поля битвы, целый день и всю ночь мчал он в направлении собственной империи, теряя по дороге свиту, распыляемую по причине страха и темноты, пока не остался сам, отчаявшийся и обессиленный, на измученном коне. Советский историк Тарле написал, что во время этого бегства "Александр трясся как лист и, утратив контроль над собой, расплакался. И бежал он еще несколько последующих дней".

Наполеону в течении этих нескольких последующих дней тоже было нелегко. Маршал Даву в энный раз в течение собственной жизни проклял маршала Бернадотта, обвиняя того в нерадивости во время погони за неприятелем. Бернадотт пожаловался на маршала Бертье, который, по его мнению, специально прислал ему слишком мало кавалерии. Сульт в официальном рапорте потребовал наказать Даву за какую-то, одному лишь ему известную задержку. Мюрат, как обычно, желал обвинить Ланна в неспособности и завале всей операции, но вовремя припомнил, что с самого начала до конца это была операция Наполеона, причем – крайне удачная, в связи с чем он выискал целый мешок других, столь же достойных наказания преступлений Ланна. Ланн, в свою очередь, обиделся на императора за не слишком подробное представление его заслуг в бюллетене, выпущенном после сражения, и, не попрощавшись ни словом, выехал в родную Гасконь. Даже жаль делается коронованного надсмотрщика за этими волками.

У Бонапарте после Аустерлица не было оснований восхвалять фосок с маршальскими жезлами. В приказе по Великой Армии от 3 декабря года совершенно справедливо всю заслугу он отдал "картинкам" – простым солдатам ("Солдаты! Я доволен вами! (…) Вы показали им, что гораздо легче нас вызывать на бой и угрожать нам, чем побеждать нас"), благодаря которым он выиграл данный раунд императорского покера. Он убедил их в том, что они ведут крестовый поход против новых гуннов ("Нам необходимо победить этих наймитов Англии, испытывающих столь страшную ненависть к нашему народу!" – приказ от ), те же поверили и выдали из себя все возможное. К тому же он сам, стоя во главе них, в ходе этого крестового похода был в своей наилучшей форме. А вот маршалам тут было мало чего сказать.

Их время только должно было прийти.

РАУНД ТРЕТИЙ

Раунд маршалов и генералов

(Решающая раздача под Фридландом)

В КРИКЕ ПЫЛАЮЩЕГО АИСТА

Время маршалов и генералов в императорском покере пришло очень быстро – уже в году – и продолжалось оно ровно полгода. Речь идет о франко-российской войне Anno Domini на территориях прусского и российского раздела Польши, то есть о так называемой "первой польской войне Наполеона". В этом раунде командиры армий и корпусов по обеим сторонам столика из фосок превратились в фигуры и наоборот – теперь солдаты стали фосками.

До года, а конкретно – до Аустерлица, французский солдат представлял собой базовый устой Бонапарте, его режима и его игры. Связанный с ним более чувствами, чем дисциплинарно, и осознанный ("солдат-гражданин", знающий на память речи Марата, Дантона и Сен-Жюста под названием "Свобода, равенство, братство"), настоящий интеллигент среди солдатской континентальной братии, он посещал всю Европу за счет посещаемых стран и хвалился этим. А поскольку посещал их пешком, то под конец устал. Но отдыха все никак не было видно, зато все чаще ему угрожал отдых в земле, рядом с ранее захороненными боевыми друзьями. И вот это его начало поначалу беспокоить, а потом и злить.

Этот солдат не понимал, что постоянные войны вызываются не его идолом (и Наполеон постоянно старался вбить это ему в голову своими воззваниями), но теми, idée fixe которых стало свержение "корсиканского узурпатора" с трон – англичанами, которые платили за это золотом, и законным Александром. Причины ему были до лампочки, важными для него были эффекты. А вот эффекты не всегда были радостными. Солнце, осветившее поле битвы под Аустерлицем, и которое император назвал "солнцем победы", не могло изменить факта, что точнехонько в то же самое время тратящая массу средств на празднование побед Франция очутилась на краю экономического банкротства. А кто его чувствовал более всего болезненно? Семьи крестьян, рабочих и ремесленников, то есть семьи храбрых, но постоянно отсутствующих дома французских парней.

Не без значения были и другие обстоятельства, из разряда, скорее, интимных, поскольку соломенные многие годы жены и невесты призывников испытывали страшный год не одного только хлеба, и от этого недостатка им в головы приходили всякие глупые мысли. И солдату постепенно все это перестало нравиться. "Бога войны" он все так же обожал, но вот войну обожать перестал.

Первым это заметил один из честнейших офицеров Великой Армии, генерал Мутон, в канун… Аустерлица. Когда собравшиеся вокруг Наполеона штабные начали кадить перед ним ладаном, подчеркивая энтузиазм армии, радостные восклицания и т.д. (один из наиболее усердных даже заверял, что "армия с радостью пойдет маршем даже в Китай"). Мутон на все это сухо заявил так:

- Вы обманываетесь, господа, и, что самое плохое, обманываете еще и императора. Все те "ура", на которые вы ссылаетесь, доказывают нечто совершенно противоположное. Армия устала и желает мира, а здравицы в честь Его Императорского Величества провозглашает только лишь потому, что только он один способен этот мир обеспечить…

И далее, не обращая внимания на "незаметные" знаки заткнуться:

- Я прекрасно понимаю, сколь болезненным для вас являются эти мои слова, но правда именно такова. Армия находится у края своих сил. Если она получит приказ продолжать сражаться, она подчинится, но уже вопреки сердцу – по принуждению. Армия проявляет столько энтузиазма в канун битвы, поскольку надеется, что завтра все это закончится, и они все смогут вернуться домой.

Эти слова, лучше всего свидетельствующие о гражданской отваге их автора (французский историк Мансерон назвал его "Кассандрой, которую Наполеон посадил в своем штабе") стоили Мутону маршальского жезла – он не получил его от Бонапарте, хотя заслуживал многократно больше, чем большинство из тех, что его получили.

Мутон несколько пересолил в своей бравурном выступлении, но оказался хорошим (с точки же зрения Бонапарте, скорее, "плохим") пророком. Именно в ходе очередной войны с Россией, в году, после нескольких битв – вместо "Да здравствует император!" – окрики: "Да здравствует мир!". В этом плане император обладал абсолютным слухом, и он понял, о чем это свидетельствует. Отчасти, виноваты были атмосферные условия, та "пятая стихия", как называли польскую грязь (кампания имела место во время весьма гадких зимы и весны), но только лишь частично.

Так что в этот раз Наполеон в меньшей степени поставил на солдатские массы, в большей степени – на маршалов. Он должен был поступить так и по иной причины: из невозможности разделиться на трех "богов войны". Операции в этой войне шли на громадном фронте, и потому отдельные корпуса большую часть времени воевали самостоятельно, или кооперируясь друг с другом, они были лишены непосредственного надзора со стороны Наполеона. Такое происходило и перед Аустерлицем, но недолго и в очень малом масштабе. На сей раз маршалам предстояло сдать более серьезный экзамен, и, что самое интересное, они сдали его на "отлично". На это недолгое время они позабыли про вражду, поддерживали один другого и действовали совместно, словно братья. Сами они еще не устали, семьи их не бедствовали, а любовниц в любом количестве находили на месте любого постоя. И им все время было мало титулов и лавров. Потому-то в этом раунде они сделались фигурами.

В царской армии ситуация выглядела идентично, но вот ее причины выглядели по-другому. Российские солдаты не поменяли своего военного мировоззрения, так как у них его вообще не было. Они всегда были автоматами, которые заводились страхом; все время они удерживались в рамках прусской дисциплины по образцу Фридриха II, о рисках которой тот же самый Фридрих II как-то сказал одному из своих генералов:

- Для меня величайшей загадкой остается то, почему я и вы остаемся в безопасности в нашем лагере.

Но они тоже были ужасно измучены, потому зимой / года французы на своем пути находили покрытые чудовищными рубцами трупы российских дезертиров, которых царские генералы сотнями прогоняли сквозь строй со шпицрутенами.

Тем не менее, Александр не потому положился на своих генералов и сделал их собственными фигурами в новом раунде игры. Сделал же он это потому, что в прудах под Аустерлицем раз и навсегда утонула его уверенность в собственном полководческом таланте, равно как и какая-то часть веры в высшую небесную защиту. Банк Провидения его подвел. Так что, хотя формально он сохранил за собой титул – или, скорее, положение – главнокомандующего, в планы битв и кампаний Александр больше не вмешивался, концентрируясь на управлении политическими аспектами военной игры и удержанию фигур в руке.

Теперь, когда мы это уже выяснили, давайте приступим к описанию самой игры и презентации высших карт. Прелюдией к первым раздачам была коротенькая война между Францией и Пруссией.

Прусский король, Фридрих Вильгельм III, этой войны не желал, тем более, что в принципе у Пруссии к войне не имелось ни одного серьезного мотива. Зато войны хотела обожаемая всем народом королева-амазонка, Луиза, а так же прусская армия, скучающая столько времени в качестве пассивного зрителя таких замечательных военных драк. Эта армия до сих пор помнила древние победы Фридрихов I и II, и она была свято уверена, что все так же является самой могущественной в Европе армией. Наполеон победил русских? И что в этом такого необычного? Русских разбить нетрудно. К этим "варварам из азиатских степей" пруссаки всегда относились со скрываемым презрением, и с гордостью повторяли ответ, который их король дал когда-то Алемберу, восхищенному осанкой королевского лакея:

- Это красивейший мужчина моего королевства. Когда-то он был кучером, и я собирался отослать его послом в Россию.

Они не допускали мысли, что какой-то там "корсиканский пигмей" мог бы в какой-то мере нанести ущерб их государственности. Они объявили Наполеону войну, а тот весьма быстро показал, как сильно они ошибались. В течение всего лишь одного дня, 14 октября года, одновременно – под Иеной и Ауэрштедтом. На этих двух полях основные прусские армии перестали существовать, а через месяц как таковая перестала существовать и сама Пруссия.

И только тогда за карточный стол уселся Александр, и начался третий раунд императорского покера. Возникает вопрос: почему царь начал новую игру так быстро после аустерлицкого поражения, вместо того, чтобы переждать и набрать побольше сил? Он был вынужден. И вовсе не потому, что действовал договор о взаимной помощи, заключенный с Пруссией в июле года – к подобным договорам царь относился, как большая часть здоровых мужчин к свидетельству о заключению брака. Должен он был по трем иным причинам.

Был обязан, потому что сразу же после Аустерлица в его разъяренном офицерском корпусе начали ходить слухи, что если царь быстро не реабилитирует себя, его может встретить судьба покойного папаши. А поскольку Александр сам когда-то дал возможность отцу встретиться с такой судьбиной, с тех пор у него ушки были на макушке, и подобные шепотки он выхватывал все до одного. Опасаясь новой неудачи (в конце концов, покер – игра рискованная) он решил – как нам известно – дать побольше свободы офицерскому корпусу, так, чтобы теперь ответственность сделалась общей.

Во-вторых, должен он был, ибо стразу в двух местах для интересов России возникла угроза: в Польше и в Турции. В Константинополе, в султанском гареме в пользу Франции действовала таинственная одалиска, с которой, пока что безрезультатно, сражалась британская контрразведка, а французские офицеры обучали турецкую армию для войны с Россией. В то же самое время, Великая Армия, надавав пинков Пруссии, перешла Одер и напирала дальше, на восток, а поляки посылали к Наполеону депутацию за депутацией с мольбой отстройки их независимости. Какие-либо и чьи-либо действия над Вислой и Босфором Петербург считал вмешательством в свои внутренние дела.

И, наконец, в-третьих он был должен потому, что после Аустерлица и Иены тот самый ("узурпатор") мог уже и вправду считать себя воплощением Карла Великого – императора всей Западной Европы. Император Всея Руси давно уже подозревал корсиканца в желании воскресить Священную Империю Запада. Он был в этом уверен. Ибо, ну с какой это целью Бонапарте, сразу же после своей бесправной коронации, отправился в Аахен и потребовал от курии выдать ему самую ценную реликвию собора – щепку из Святого Креста, которую Карл получил от калифа Гаруна-аль-Рашида? Откуда взялся слух, что когда он выходил из собора, над его головой сиял нимб Каролингов? И разве не самли он нагло обратился к кардиналу Капраре: "Передай папе римскому, что я Карл Великий!". Александр не мог этого стерпеть не мог и решил со всем покончить – изгнать жадного хищника назад на какой-нибудь вшивый островок, лучше всего – необитаемый.

Но имелась еще одна причина, относительно которой во французских казармах раздавались не слишком-то изысканные шуточки. Речь шла о чувствах царя к прусской королеве, красавице Луизе, которая – как мы помним – пользуясь слепотой собственного супруга, столь гостеприимно приняла Александра год назад в Бердине. Это она, "героическое божище всего народа, священное воплощение отчизны", инициировала, не известно зачем, войну Пруссии и "богом войны" и таким образом отчизну уничтожила. А когда блицкриг закончился, она сбежала в Кёнигсберг и начала вымаливать у своего бога помощи. Вы думаете, что она молила Иисуса Христа? Откуда. Луиза писала Александру: "Повторюсь, что верю в Тебя как в Бога". И еще, чтобы потом историки не сомневались в стопроцентной мужской силе царя: "Чтобы верить в совершенство, нужно знать Тебя…". А вообще-то, она постоянно называла Александра своим "ангелом-хранителем".

Так вот, как же мог он не заняться опекой над несчастной сироткой, изгнанной из своего домика корсиканским оборотнем? Как утверждал (слегка преувеличивая) Николай Михайлович^[42], единственный историк, перед которым двери тайных архивов Романовых были постоянно открыты: "Политика Александра в этот период может быть объяснена только лишь его любовным обожанием королевы Луизы".

А политика Наполеона? Он, что самое остроумное во всей этой истории, садился играть без какой-либо ненависти к партнеру. Точно так же, как и раньше. Играл он резко, поскольку это был политический покер, столкновение двух держав, а он обязан был заботиться о собственной. Наполеон создал он ее, когда его спровоцировали вести войны, которые он выигрывал, а выигрывая, он набрал аппетит на Империю Запада. Только чего бы она стоила без признания Императора Востока? По мнению Бонапарте – немного.

Русских он называл "дикими азиатами", чтобы повысить температуру порыва своих солдат, но к царю испытывал некое странное уважение, говорящее, что был у него комплекс парвеню, которого не могли выкорчевать самые великие победы на поле боя. Стремясь к дружбе с Александром, в душе он желал внедриться в круг легитимных монархов, в ту эксклюзивную компанию коронованных ослов и шарлатанов, которых внешне он так презирал. Это заставляет печалиться. У его апологетов эта печаль тщательно скрывается.

Аустерлиц в этом плане ничего не изменил. Он выиграл, разбил, прогнал – вместо того, чтобы вынудить признание. Перед самой битвой он написал о царе Талейрану: "Это благородный и храбрый человек, к сожалению, подстрекаемый собственным окружением". Это тоже было своеобразным любовным ослеплением, и еще не пришло время, чтобы Наполеон увидел в Александре "хитрого византийца" и "Тальму севера". В третьем раунде основной его целью была – конечно же – победа над противником, но эта победа ему нужна была только лишь затем, чтобы этот противник признал, наконец, Бонапарте равным себе и пожал руку, протянутую ради согласия.

Это было непросто. Российские степи, словно самые плодородные поля, выплевывали все новые и новые армии, которые необходимо было победить на громадном театре военных действий от Балтики до Варшавы. И тогда-то на сцену этого театра вступили французские маршалы. В кампании года ведущие роли сыграли восьмеро из них: Бернадотт, Даву, Ланн, Ожеро, Мюрат, Бертье, Сульт и Ней. Поскольку величайшую свою роль Ней сыграл в восьмом раунде – там я его и представлю. Теперь очередь за семеркой оставшихся.

Гасконец Жан Батист Бернадотт () военную карьеру начал в возрасте семнадцати лет в качестве простого солдата, а через девять лет службы ему удалось забраться на головокружительную высоту старшего сержанта, скорее всего, потому, что всем, чем он тогда выделялся, были замечательные нижние конечности – товарищи по оружию называли его "сержантом – красивой ножкой". Сразу же, как только он познакомился с Наполеоном, Бернадотт вел против него интриги, маршал даже был замешан в заговор года. Когда были перехвачены компрометирующие Бернадотта документы, Бонапарте кричал, что собственноручно пристрелит изменника, но вместо того назначал его, поочередно: губернатором Луизианы, послом в Вашингтоне и маршалом Империи, в самом конце украсил лентой Почетного Легиона и вознес до титула герцога Понте-Корво. А все из чувства к своей бывшей невесте, Дезидерии Клары, которая вышла замуж за прекрасноногого сына Гаскони, когда она потеряла шансы стать законной супругой прекраснорукого сына Корсики.

Только все это не сделало гасконца более дружески настроенным к корсиканцу, где только мог, он вставлял палки Наполеону в колеса. В году, под Ауэрштедтом, он не пришел на помощь сражавшемуся из последних сил корпусу Даву, хотя находился в десятке километрах от поля боя. После того он утверждал, что не слышал грохота пушек. А не услышал он потому, что перед тем слух его не подвел, и он услышал, когда Даву сказал о нем:

- Этот негодяй Понте-Корво!

Ставки на спорт все чаще мелькают в рекламе. Обычно это преподносится как способ заработка или просто хорошего времяпровождения.

Чтобы разобраться, как всё на самом деле, я взял интервью у коллеги-редактора, который за несколько лет успел глубоко разобраться в ставках.

Интервью состоит из трёх частей:

1. Как устроены ставки на спорт, как зарабатывают букмекеры и сколько проигрывают игроки

2. Договорные матчи: кто организует, какие деньги замешаны и как с этим борются власти

3. Зависимость: как психика игрока заставляет его верить, что ставками можно зарабатывать, и причем тут букмекер

Расскажи о себе. Откуда ты, чем занимаешься?

Владимир, 31 год. Живу в Санкт-Петербурге. Работаю редактором на разных коммерческих проектах: банки, инвестиционные компании. До этого успел поработать в местном спортивном СМИ, редактировал раздел о букмекерских конторах. Сейчас учусь на психолога на втором курсе: мой профессиональный интерес — психология аддикции (зависимости).

Я правильно понял, ты работал с букмекерскими конторами?

Да, я писал и редактировал статьи о ставках на спорт. Работал в локальном СМИ. Были и другие задачи, например, описать способы взаимодействия с букмекерскими конторами: как зарегистрироваться, как пополнить счёт, как вывести деньги. Почти всегда правила у букмекера написаны через жопу — вообще не разобраться.

Мне стало стыдно за эту работу после того, как я я показал портфолио Ирине Ильяховой. Она меня очень сильно осудила за ставки: «Больше это никому не показывай».

КАК УСТРОЕНЫ СТАВКИ НА СПОРТ, КАК ЗАРАБАТЫВАЮТ БУКМЕКЕРЫ И СКОЛЬКО ПРОИГРЫВАЮТ ИГРОКИ

Как ты познакомился со ставками на спорт?

Я всегда интересовался заработком в интернете. Лет десять назад в Ютубе наткнулся на «Систему Уточкина» — это способ заработка, когда ты торгуешь коэффициентами на бирже ставок Betfair и зарабатываешь на разнице между покупкой и продажей. На бирже ставок ты играешь против таких же людей, как ты сам, а здесь играешь против букмекерской конторы.

Давай сперва разберемся с игрой у букмекера. Как тут всё устроено?

Люди ставят на то, что в спортивном матче произойдет какое-нибудь событие, например, Федерер обыграет Надаля, хоккеисты забьют больше пяти шайб, или «Зенит» выиграет всухую. Если событие произошло — ставка сыграла, и букмекер выплатит выигрыш. Про коэффициенты выигрышей расскажу чуть позже.

Вероятность победы оценивают на основе огромного массива данных — big data. Смотрят состояние игроков, настрой и турнирное положение команд, строгость судейства, погоду — и определяют шансы на победу обеих команд. Например, если синоптики прогнозируют дождь, значит, футболистам будет сложнее играть — в матче будет меньше забитых мячей. Если команда играет на домашнем стадионе, то ей чуть проще победить, потому что её поддерживают десятки тысяч болельщиков.

Всё это формирует какую-то вероятность, которая отражена в коэффициенте ставки. Если вероятность исхода 50%, то коэффициент, по идее, должен быть Ставлю рублей и выигрываю — получаю ещё , проигрываю — теряю свои

Но букмекер никогда не даст коэффициент на равные по вероятности исходы: он так не заработает. При двух равновероятных исходах коэффициент будет, например, В случае успеха, букмекер не доплатит тебе эти 8 руб, а в случае неудачи заберёт ту сотню, которую ты ставишь.

Есть исходы, где коэффициенты одинаковые. Обычно это – То есть они в любом случае меньше , чтобы букмекер заработал.

Сколько вообще люди проигрывают на ставках?

Согласно исследованию, общий объем ставок за год составляет 1,47 трлн евро — это та сумма, которую люди во всём мире отнесли букмекерам за год. Из них 64% приходится на тихоокеанско-азиатский регион.

Я сейчас изучаю покер профессионально и за игровыми столами часто встречаю китайцев. Если мы садимся играть в покер или делаем ставки, то хотим выиграть. Если же играет китаец, он хочет показать другим сидящим рядом китайцам, что он может позволить себе проиграть крупную сумму, и ему от этого ни жарко, ни холодно.

В Азии азартные игры — это культ среди богатых. Они запросто могут ставить крупные суммы, поэтому объем рынка там выше. И букмекерские конторы могут себе позволить невысокую маржу, поскольку суммы приходят к ним огромные. Если азиатский букмекер принимает ставку на матч с двумя равновероятными исходами, у нее коэффициент будет, например, А в российских конторах маржинальность достигает 15%, то есть коэффициент на то же самое событие равен

Нужно понимать, что у любого исхода коэффициент , даже если он супер вероятный. Ставишь баксов, в случае успеха получаешь всего 1 USD чистыми. Букмекер неслучайно платит 1 USD. Он знает, что это событие крайне вероятно и даже на таких событиях можно проиграть.

Хорошо помню футбольный матч — сильнейшая испанская «Барселона» против казанского «Рубина», который каким-то образом выбрался в Лигу Чемпионов. Коэффициент на победу «Барселоны» — Люди ставят на неё миллионы, чтобы заработать хоть что-нибудь — и тут «Рубин» выигрывает. Это было сенсационно. Многие потеряли миллионы.

Так что даже очень вероятное событие имеет вероятность не %. Поэтому если человек сделал ставку и выиграл, это означает только одно: ему повезло конкретно в этот эпизод.

Выходит, предсказывать исходы бесполезно?

Да, это не прогнозируемо. Кажется, «Барселона» — суперсильная команда, у нее дофига денег, и там играют известные футболисты. А «Рубин» — это что-то из российского дивизиона, непонятно откуда. Можно считать, что «Барселона» сильнее. Букмекеры тоже так считают. Но это не гарантирует, что «Барселона» выиграет.

Когда играешь на ставках, можешь долго-долго сидеть и думать над матчем. В итоге сделать ставку, выиграть — и думать, что ты познал дзен и должен продолжать играть в конторе. В игровых автоматах примерно та же схема. Игрок просто жмет кнопку — ничего не выиграет. Тут он решил купить бонусную игру — выиграл. Теперь он может думать, что надо и дальше покупать бонусные игры.

Так у человека создается иллюзия, что есть некая стратегия, которая поможет ему выигрывать и дальше.

«У человека создается иллюзия, что есть некая стратегия, которая поможет ему выигрывать и дальше»

Но беда в том, что никакой стратегии нет и быть не может. Просто потому, что такова математика игр. Если букмекер зарабатывает, игрок теряет. Всё просто.

Я слышал, что в любой азартной игре невозможно выигрывать из-за отрицательного математического ожидания. Что вообще это означает и где правда?

Матожидание — это то, что мы ожидаем получить при игре со случайным исходом. Если мы подбросим обычную монетку два раза, то будем ожидать, что один раз выпадет решка, второй раз орел, потому что шансы равны. Мол, не может быть так, что будет выпадать только решка. Если мы подбросим монетку раз, то математическое ожидание — раз решка, раз орел.

Если поставить тот же опыт с монеткой, но уже с помощью компьютерного моделирования и сделать это квадриллион раз, то мы увидим, что орел или решка может выпасть и раз подряд, и раз подряд. Это отклонение от математического ожидания — дисперсия.

То же самое в ставках. Я могу выиграть несколько ставок подряд, но в итоге буду проигрывать, потому что изначально играю с отрицательным математическим ожиданием. Коэффициенты устроены таким образом, что букмекер мне не доплачивает каждый раз, когда я выигрываю.

Например, мы с тобой подбрасываем монетку на деньги. Выпадает орёл — ты платишь мне 10 рублей. Выпадает решка — сколько я тебе должен заплатить?

Тоже 10 руб.

Верно.

Но если я букмекер, то плачу 9,50 руб. Я не доплачиваю 50 копеек каждый раз, когда ты выигрываешь. Если мы подбросим монетку миллиард раз, то у тебя деньги закончатся, потому что ты недополучаешь эти 5%.

Получается, на дистанции я в любом случае потеряю деньги, а не заработаю.

Да.

Допустим даже такое, что монетка наша падает строго по матожиданию. Подбрасываем 20 раз. 10 раз выпала решка — я тебе отдаю 95 руб. 10 раз выпал орел — ты мне платишь руб. Ты в минусе на 5 руб. Так работает букмекер.

Но есть же ставочники, которые выигрывают. У них тоже есть проблемы?

Проблемы им доставляют букмекерские конторы.

Во-первых, это ограничение максимальной ставки. Играешь в плюс два-три месяца, а потом заходишь в кабинет и видишь сообщение: «Вы можете поставить максимум 7 руб 40 коп». Тебя не банят, потому что нет оснований. Но дают четко понять, что ты здесь нежелательный клиент. Ставить ты можешь, но лишь 7 руб. Выигрывай, но немного.

С года все ставки в России возможны только по паспорту: в онлайне, в оффлайне. Не важно, где ты ставишь, сначала всегда даешь паспорт.

Букмекеры делятся друг с другом информацией, кто сколько выигрывает. Если плюсовой игрок в одной конторе получил ограничение на максимальную ставку, то в другой конторе он тоже может иметь это ограничение, даже если он там ни одной ставки не сделал.

Во-вторых, когда выводишь крупный выигрыш, тебе букмекер говорит: «Знаете, вы ставили на матч, у которого есть признаки договорного. И вообще у нас есть ваш IP-адрес. Он совпадает с каким-то там дядей Васей, который заходил с той же сетки. Давайте проверим вашу личность». Это занимает от двух до четырех недель. Дальше мы созваниваемся с букмекером по видеосвязи, он просит показать паспорт и ответить на пару вопросов. После этого букмекер пропадает на месяц, а потом пишет что-то в духе: «Знаете, дорогой клиент, я сфотографировал ваш паспорт на видеовстрече, но сейчас вижу, что фотография размыта, ничего не видно. Давайте назначим новую встречу через пару недель». И так тебя гоняют по кругу.

В-третьих, букмекер оставляет за собой право рассчитывать ставку дней. То есть ты выиграл, а деньги на счете в конторе можешь увидеть только через дней. А ведь их еще нужно вывести. При выводе букмекер имеет право запросить договор связи с оператором, чтобы подтвердить твою личность. Лично у меня нет такого договора. Чтобы получить его, я должен идти в МТС или Мегафон.

Также букмекер может запросить подтверждение адреса. Тебе присылают физическим письмом бумажку с кодовым словом, которое ты должен назвать оператору.

Всё это занимает до фига времени. Так сделано для того, чтобы твои деньги как можно дольше лежали в букмекерской конторе. Чтобы в конечном итоге ты не выдержал, поставил их — и проиграл.

Как отвечают плюсовые игроки? Они покупают аккаунты у игроков, которые слили кучу денег.

Плюсовой игрок покупает аккаунт и делает ставки, вроде без особых подозрений. Ведь если на аккаунте был –1 млн, то, выиграв +1 млн, я лишь выйду в ноль. А вот если миллион выиграет свежий аккаунт, он сразу попадает в поле зрения букмекера. После проверок такие аккаунты тоже могут быть забанены.

Также плюсовые игроки регистрируют аккаунты на другого человека: жену, соседку, брата, свата, кого угодно. Но и это не всегда работает. Есть некие сценарии, по которым игроки совершают ставки. Когда букмекер видит отклонения от этого сценария — в виде ставок, в суммах, в матчах, — то назначает идентификационную встречу. Если владелец аккаунта в реальности не ставил, а просто дал паспорт для регистрации, то во время такой встречи он не сможет объяснить, почему поставил на такой-то матч с гандикапом +3, Он не знает, что это такое. И тогда такой аккаунт тоже улетит в бан вместе с выигрышем.

В букмекерской конторе ты не можешь ничего выигрывать, даже если ты играешь в плюс. Сами букмекеры это признают и советуют относиться к ставкам только как к виду досуга, и ни в коем случае не надеяться заработать на этом.

Не только российские букмекеры такие жадные, это общемировая практика. У моего близкого друга уже лет десять стоит лимит на крупнейшей британской бирже ставок Betfair. Как только он выиграл USD, поставив на матч с коэффициентом 30, ему тут же порезали счет.

Ты говорил, что перестал играть, когда понял математику. Что именно ты понял?

То, что коэффициенты на спортивные исходы взяты не с потолка. В них заложена маржа — процент, который букмекер получает на длительной дистанции после того, как рассчитает все ставки.

Например, букмекерская контора привлекла миллион ставок за месяц. Маржа этих ставок 5%. Допустим, общая сумма ставок 1 руб. Если маржинальность 5%, то букмекер получает 50 руб. Кто-то из игроков выиграет ставку, кто-то проиграет. Но букмекер в любом случае заработает свои 5% от общей суммы ставок.

А если букмекер зарабатывает, значит, игрок — или трейдер вроде меня — теряет. Именно это я наконец понял.

Похоже на ситуацию с казино. Там тоже якобы случайные значения.

В игровых автоматах есть такой показатель как RTP (Return to Player) — оператор слота решает, сколько выдать денег игроку. Его значение ниже %, хотя и близко к этому — 94–95% или около того. В зависимости от жадности казино, RTP может быть 60–90%. А главное — его можно менять на ходу. Например, если оператор видит, что игрок ставит много и агрессивно, то почему бы не забрать у него все деньги, не отдавая вообще ничего. Раз процент возврата ниже %, значит, на дистанции игрок проигрывает в любом случае. Математика работает против него, даже если ему кажется, что можно выиграть много денег.

Насчет рулетки знаю, что из-за вероятности человек проигрывает, опять же, на длительной дистанции. В рулетке 37 чисел: от 1 до 36, есть еще Zero. Например, если ты ставишь, на красное руб, то твой шанс получить красное не 50%, а 48,4% — ведь Zero в это красное не входит. Вот таким образом даже не подкрученная рулетка будет приносить игорному заведению стабильную прибыль за счёт 1,6%, которые он зарабатывает с каждой ставки на дистанции.

То есть ноль там не случайно?

Да. Более того, есть особо жадные рулетки, у которых есть ещё и двойное зеро. Тогда твоя вероятность получить красное или чёрное — это уже 46%. Так повышают маржинальность до 4%.

* * *

Часть 1. Внутренняя кухня (вы здесь)

Часть 2. Договорные матчи (скоро)

Часть 3. Зависимость (скоро)

La Ola de Desbloqueo

Esta semana, se espera que se desbloqueen criptomonedas con un valor combinado que supera los $ millones. Los proyectos que están en el centro de atención incluyen Dao Maker (DAO), STEPN (GMT), Internet Computer (ICP), BitMEX (BMEX), Aptos (APT) y The Sandbox (SAND). Estos datos han sido meticulosamente compilados por DropsTab. El desbloqueo de estas criptomonedas podría generar una notable presión de venta en el mercado.

Adentrándonos en los Detalles

• Token DAO Maker: Este es el token de gobernanza para el ecosistema de DAO Maker, que opera sobre la cadena de bloques de Ethereum. Está programado un desbloqueo significativo de millones de DAO, que representa el % de su suministro total, para el 9 de agosto.
• GMT: Este es el token nativo de la aplicación de estilo de vida WEB 3, STEPN, que integra elementos de «Social-Fi y Game-Fi». También está programado un desbloqueo de millones de GMT, que representa el % de su suministro total, para el 9 de agosto.
• ICP: Sirviendo como el token de utilidad nativo para la cadena de bloques de capa-1 Internet Computer, ICP ayuda en la gobernanza de la red y recompensa a sus participantes. Está programado un desbloqueo de millones de ICP, que representa más del % de su suministro total, para el 11 de agosto.
• BMEX: Este token de utilidad funcional está diseñado para el intercambio de criptomonedas, BitMEX. Se desbloquearán millones de BMEX, que representan el % de su suministro total, el 11 de agosto.
• APT: Como el token nativo para la cadena de bloques de capa 1 Aptos, que utiliza el mecanismo de consenso de Prueba de Participación (PoS), APT se está preparando para un evento de desbloqueo el 12 de agosto. Esto implicará la liberación de millones de APT, alrededor del % de su suministro total.
• SAND: Un token de utilidad ERC construido sobre la cadena de bloques de Ethereum, SAND se utiliza ampliamente dentro del ecosistema de The Sandbox. Un evento de desbloqueo el 14 de agosto verá la liberación de millones de SAND, lo que representa un asombroso % de su suministro total.

Una Opinión Personal sobre el Fenómeno del Desbloqueo

Desde mi punto de vista, el bloqueo de tokens, a menudo denominado período de bloqueo, es un intervalo crucial durante el cual los tokens están prohibidos para su negociación o liquidación. La duración de este período generalmente es dictada por la estrategia del equipo y puede abarcar varios años en algunos casos. La liberación de estos tokens de criptomonedas generalmente intensifica la presión de venta en los activos. Esta presión es el efecto acumulativo del volumen de tokens desbloqueados y su entrada en los intercambios de criptomonedas.

Eventos de desbloqueo pasados han mostrado una tendencia de disminución con la introducción de nuevos tokens en el mercado. Por ejemplo, APT experimentó una caída en su valor de más del 8% en el último mes. DAO y SAND siguieron el mismo camino con caídas de casi el 5% y un poco más del 4%, respectivamente. Otros tokens, GMT y BMEX, también experimentaron una disminución en sus precios del % y % en el último mes. Sin embargo, ICP logró destacarse con una disminución mínima del 1%.

En conclusión, aunque el desbloqueo de tokens es un evento regular en el mundo de las criptomonedas, su impacto en el mercado puede variar. Desde mi punto de vista, los inversores deben permanecer vigilantes e informados sobre tales eventos para tomar decisiones bien fundamentadas.